Росен Босев - Дни, что нас сближают

— Заметано, — кивнул Мишо.

Сергиев на миг задумался.

— Сам сориентируйся. Если надо, позови Цецку. — Тут он впервые поглядел Гошо в глаза, будто говорил это ему или искал у него сочувствия. — Как знать, некоторые с милашками любят отдыхать, у каждого свой вкус.

— Без деталей, шеф, без деталей. Не разжевывай! Все будет о’кэй.

— Колесники нужны мне весной, а не через три года, не забудь.

— Ясно. Завтра с утра я уже у Гладнишки. Есть еще что?

— Нет. Свободен.

Мишо еще раз глянул на Гошо как на соучастника, подмигнул ему и медленно вынес свое пузо из кабинета. На миг наступила тишина, не хватало его шумного дыхания и какого-то домашнего тепла, возникшего с его приходом. Сергиев снова поглядел Гошо в глаза, словно извиняясь.

— Что делать… обычным путем не получается… — И, как бы ставя на всем этом точку, спросил: — Как зовут?

— Там написано, Георгий Александров, но зовут все Гошо.

— Хорошо, Гошо, приноси заявление, диплом и все, что полагается, а мы подумаем, посмотрим. И не забывай, куда идешь, это я тебе третий раз говорю.

— Да, — прошептал Гошо. — А рекомендация у вас останется?

Сергиев протянул ему письмо.

— Нет, письмо не нужно. Докторов большой человек, но в облаках витает. А тебе надо на земле стоять, на земле, хоть ты и отличник. Ну пока.

Гошо сказал «до свидания», слегка прищелкнув каблуками, и только когда осторожно закрыл дверь, начал постепенно приходить в себя. На остановке в ожидании автобуса он ни с того ни с сего разговорился с двумя местными, совсем деревенскими на вид, о городке, о комплексе и даже о Сергиеве и Мишо.

Целых три дня он не мог ни на что решиться, хотя знал, что с каждым днем число кандидатов у Сергиева растет и ничего странного, если их стало теперь, может, уже пять, не считая его самого. Две ночи он почти не спал, а когда засыпал, его преследовали тяжелые сны; мать обращалась с ним заботливо, как с больным, хотя больной была она и именно из-за нее он вынужден теперь решиться на такой унизительный шаг, а что шаг унизительный — так это яснее ясного: ведь снова придется стучаться в обитую дверь Сергиева, а надо, потому что комплекс рядом с Софией, хотя в любом другом месте его приняли бы с распростертыми объятиями. Он старался подавить свои колебания, и они отступали, но снова возвращались, решимость сменялась изматывавшими его сомнениями. Посоветоваться бы с кем… Он отыскал двух близких институтских приятелей, встретился за рюмкой водки сначала с одним, потом с другим и, пересиливая смущение, попросил совета: как бы они поступили… Оба были единодушны: надо — значит, надо, удивляться нечему, так принято, все так делают, не будь телком наивным, счастье раз в жизни выпадает. К профессору он не решился пойти, хотя верил ему больше, чем кому бы то ни было. Это тебе не Сергиев с его спортивной выправкой. Докторов внешне на отшельника похож, и взгляд мутных, старческих глаз отшельнический; многое он видел, передумал, переоценил, многое познал, но одному не научился — ходить по земле, а не витать в облаках. Да, не решился он посоветоваться с профессором, потому что был уверен: профессор поймет не только его душевный протест, но и нечистоту его помыслов — ведь была в них и эта сторона. А мать… мать, сострадая ему, сказала, однако, в первый же день: придется пойти на это, вот был бы жив отец…

Итак, после трех дней мучений, которые, то усиливаясь, то чуть отпуская, жгли душу, перебрав в уме несчетное число раз весь свой разговор с Сергиевым, все, что увидел и услышал в его кабинете: первое предупреждение (должен осознать, где будешь стажироваться!), потом короткая фраза о конкурентах, разговор по телефону с неким Каменом (не получается, так ищи подход!), вызов Мишо с глазами толстого добродушного божества, характеристика Докторова (большой человек, но в облаках витает) и совет на земле стоять, на земле, — Гошо принял решение. А приняв его, успокоился и даже сам себе подивился: о чем еще тут думать, если число кандидатов у Сергиева растет с каждым днем? Почему он, Гошо, должен быть глупее других? Конечно, у него есть плюс — ходатайство Докторова, но ведь для Сергиева это ничего не значит. А он-то верил, что слово профессора для всех закон! Гошо сложил документы в красивую папку: заявление, диплом, автобиография, справка о прохождении практики, рекомендательное письмо Докторова (пусть все-таки лежит!) — и заколебался: какой взять конверт — большой или маленький, с прокладкой или обычный. Наконец остановился на большом, сунул его в зеленую папку и с каким-то смутным чувством — то ли презрения к самому себе, то ли восхищения своей решительностью, то ли притворного равнодушия — лег спать, сказав матери, что завтра пойдет. Хорошо, сын, хоть бы все уладилось…

Проснувшись в шесть утра, он быстро побрился, оделся и зашагал к трамвайной остановке. Потом пересел на автобус, приходящий в тот городок в восемь тридцать пять, и сам автобус показался ему давним, хорошим знакомым.

Сергиева, однако, не было. Предположив худшее — опоздал, — Гошо сначала запаниковал, потом откуда-то появилась храбрость, и с решимостью человека, борющегося за правду, он постучал в соседнюю дверь и спросил, где Сергиев.

Уехал в Софию. Когда вернется? В комнате две женщины, столы завалены кипами бумаг. Неизвестно, может, к обеду, может, к вечеру. Как это неизвестно? Пожалуйста, гражданин, не мешайте работать, если вам председатель нужен, так ждите. Сколько ждать, если неизвестно, когда он вернется? Приходите завтра, может быть, застанете.

Гошо чуть не обозвал их в сердцах бюрократами, хлопнул дверью и постучал в другую комнату. Там двое мужчин что-то считали на электронных машинках и поначалу не обратили внимания на его вопрос (оглохли, что ли!), а потом один из них, не отводя глаз от машинки, спросил, зачем ему Сергиев. Нужен по важному делу. Когда вернется, это никому не известно, ответил тот же тип и поглядел на Гошо с ехидцей. Его дело ходить — и по верхам, и по низам, для того у него и «волга» и джип, он в кабинете редко задерживается, если очень нужен — подождите, а лучше всего приходите завтра, только пораньше… Что женщины, что мужчины — заладили одно и то же. Удовольствие им человека гонять! Гошо вытер пот со лба (от напряжения вспотел даже), вышел в коридор и остановился удрученный. Черт-те что, застопорилось все, и так глупо! К трем дням колебаний добавляется четвертый, и еще неизвестно, застанет ли он Сергиева завтра. У Гошо было такое чувство, будто его обхамили в магазине. В душе что-то надломилось, и все теперь в этом городке стало немилым, неинтересным. Дожидаясь автобуса, он даже не взглянул на залитое солнцем внушительное здание комплекса. Н-да, история…

На лице матери, открывшей дверь, он увидел боязливое ожидание: ну как? Все по-старому, ответил Гошо, председателя не было, завтра поеду пораньше, но неизвестно, застану ли. У человека работа, будет он каждого дожидаться! Швырнул зеленую папку и растянулся на диване, уставившись в потолок. Потерпи, сынок, подошла мать, завтра поедешь пораньше, так застанешь… Хоть бы застать, думал Гошо с тягостным чувством: еще целый день жить с этой грязью в душе. Застал бы сегодня — и все было бы уже позади…