Юрий Буйда - Пятое царство

– Невинное? – Михаил Федорович покачал головой. – Самозванец несколько лет был учеником ее отца, они встречались…

– Тогда она была ребенком, – возразил я. – Да и сегодня наука не знает многих тайн крови. Она помогала отцу в его опытах и даже была готова пожертвовать собой ради науки, но, безусловно, не догадывалась, что ее кровь может быть использована таким образом. Самозванец оказался хорошим учеником Бистрома. Даже слишком хорошим, судя по его лаборатории в поместье Отрепьевых и по результатам. Остальное – зов крови… хотя, по правде говоря, не знаю, что это такое…

– Потому ты и не донес на брата? – спросил царь. – Я имею в виду твоего брата Андрея Звонарева, Ангела…

– Он был орудием в руках дьявола, – сказал я, опустив голову, – но если бы не он, я не выбрался бы из Галича… а брат – он и без того достаточно наказан, государь…

Я уже знал, что князь Жуть-Шутовский сжег имение Ангела, хотя и пощадил его и Анимулу Бландулу.

– Что было между вами? – спросил патриарх. – Между тобой и Иулианией Бистром?

– Я любил ее, государь… и люблю…

Отец и сын переглянулись, но промолчали.

– Итак, – сказал патриарх, – все началось в доме Конрада Бистрома, великого ученого и великого слепца…

– Алчного и беспринципного, – добавил Михаил Федорович.

– Он не разглядел в Самозванце врага, – продолжал патриарх, – но это простительный грех. Непростительна торговля гомункулами и участие, вольное или невольное, в делах торговцев кровью. Их целью были деньги – они были нужны Самозванцу для опытов, а также для закупок оружия…

– И дурацких колпаков, – вставил я.

– Враги трона и веры, – продолжал патриарх, сделав вид, что не слышал моей реплики, – втянули в свои дела княгиню Патрикееву-Булгакову, шевалье Армана де ла Тура, аптекаря Атанасиуса Перната, наконец, самого Конрада Бистрома и его дочь. Стоило французу или княгине попытаться помешать их делам, как их тотчас убили. Убивали, чтобы посеять страх. Украли Утвержденную грамоту и подкинули князю Пожарскому и старому дураку Куракину, чтобы рассорить самые уважаемые семейства и поссорить их с нами…

– И мы ведь долгое время, – тихо проговорил его сын, – не могли поверить, что эта шутовская затея обернется мятежом… потому и медлили, что боялись показаться смешными… разве это не смешно – поднимать войска против шутов и призраков?

– На это они и рассчитывали, – заметил я.

– А еще они рассчитывали на колеблющихся, – сказал патриарх, – на тех, кто при первом же успехе мятежников предал бы нас… и таких все еще немало у трона…

Михаил Федорович промолчал.

Кир Филарет тяжело вздохнул.

– Что ж, Матвей, – сказал он, – теперь проси.

– Кир Филарет, – растерянно проговорил я, – о чем я могу просить, если вы осыпали меня столькими милостями…

– Проси, Матвей, – с улыбкой сказал Михаил. – Другого случая не будет.

Я перевел взгляд с царя на патриарха, допил вино и сказал:

– Ваши величества, отдайте мне каменный истукан, обнаруженный дворянином Истоминым-Дитя на его землях под Дмитровом. Я знаю, что Венера арестована и хранится в подвалах Пушечного двора…

– Так и знал, что он что-нибудь этакое да придумает, – проворчал патриарх.

– Отдайте ее мне, – сказал я. – В моем доме почти никто не бывает, слуги у меня проверенные…

– Засчитаем за две просьбы, – сказал царь. – А третья?

– Третья… – Я повернулся к патриарху. – Кир Филарет, простите меня за великую дерзость, но не могли бы вы рассказать, что видели, что чувствовали, когда поднялись в небо на воздушном шаре?

Царь с тихим смехом откинулся на спинку кресла.

Филарет встал, прошелся по кабинету, вдруг сел за стол и быстро написал что-то на листе бумаги, сложил вдвое и отдал мне.

– Прощай, думный дворянин Матвей Петрович, – сказал он, протягивая руку для поцелуя.

– Прощай, Звонарев, – сказал царь, вставая. – Спаси тебя Бог.

Боярин Шереметев проводил меня до крыльца, Никон Младший помог забраться в сани.

Приехав домой, я первым делом велел позвать Истомина-Дитя.

Когда перепуганный свежеиспеченный стольник вбежал в мой кабинет, я приказал ему ехать в Кремль, в государеву канцелярию, и моим именем спросить бумагу о каменном истукане, после чего ехать на Пушечный двор.

– Предъявишь царскую бумагу Анисиму Радзишевскому и заберешь Венеру, – сказал я. – Оберни стружкой и мешковиной, чтоб не побить.

– Матвей Петрович…

Я едва успел подхватить стольника, пытавшегося бухнуться передо мной на колени.

– Прощай, – сказал я. – Белой дороги тебе, Дитя.

И только когда Истомин-Дитя вышел, оставив меня одного, я с трепетом развернул бумагу, врученную мне патриархом.

На большом листе летящим почерком Филарета было написано: «Et vidi caelum novum et terram novam primum enim caelum et prima terra abiit et mare iam non est» [20].

Эти строки из Откровения я, разумеется, знал наизусть.

Патриарх ответил на мой вопрос самым очевидным и самым неожиданным образом.

Ну недаром же его называют Темнейшим…

Ефим Злобин,

дьяк Патриаршего приказа, главный следователь по преступлениям против крови и веры, Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету сообщил:

Святые мощи невинноубиенного царевича Дмитрия Углицкого обретены в церкви Жен Мироносиц на Никольской, где они были свалены в кучу и обосраны. На лбу царевича обнаружена дырка от серебряной пули.

После реставрации мощи с соблюдением всех формальностей, но тайно были возвращены в собор Святого Архистратига Михаила в Кремле.

Виссарион,

личный секретарь Великого Государя и Патриарха всея Руси Филарета, в рабочем дневнике записал:

Патриарху доложено о возвращении мощей невинноубиенного царевича Дмитрия Углицкого в собор Архистратига Михаила в Кремле.

Патриарх решил и приказал:

Мисаилу, дьякону Архангельского собора, выдать в награду 100 рублей серебром, благодарить и проследить, чтобы он эти деньги сразу не пропил, потому что у него шестеро детей и жена больная.

И отныне дьякону Мисаилу до конца жизни невозбранно и бесплатно наливать в кабаке «Под пушкой» именем Великого Государя и Царя всея Руси.

Августин де Мейерн,

посол в Москве, Леопольду I, императору Священной Римской империи, в частном послании написал:

…Что же касается самозванцев, то они, конечно же, не могли не возникнуть в народе, который больше всего любит сказку об умирающем и воскресающем царе-избавителе, да и обожествление царской власти в России тому немало способствовало и способствует: где святость, там и кощунство. Если царь свят, то самозванец «свят наоборот», они связаны неразрывно, как человек и его тень. Не случайно же Лжедмитрия русские называли «праведным солнцем», каковое звание обычно употребляется только применительно к Иисусу Христу…