Юрий Буйда - Пятое царство

«Всемилостивейший, – предложил я, когда молодежь исчерпала идеи. – Всемилостивейший государь и царь всея Руси…»

Всем понравилось.

Между нами сложились теплые дружеские отношения, но вряд ли эти замечательные молодые люди поймут мою радость, смешанную с грустью, если я расскажу им о сегодняшней аудиенции, в ходе которой Алексей Михайлович Тишайший и Всемилостивейший разрешил каким-то мелким служилым провинциальным дворянам называться старинной родовой фамилией, а прежнюю – Отрепьевы – забыть, зачеркнуть.

Кто для них Юшка Отрепьев?

Полумифический злодей, затерявшийся между Иудой, Чингисханом и королем Маркобруном…

Для меня же это событие стало венцом истории, в которой я играл не последнюю роль, достойным финалом моей жизни и Смуты.

Нет, не поймут.

Я для этих молодых людей – ветхий старик с птичьим когтем на правой руке, отживший свое старина Аорист, как иногда они меня беззлобно называют, пифагореец, хранитель никому не нужной тайны о роковом отношении между длиной диаметра круга и длиной окружности…

И это меня ничуть не обижает.

Да и как еще они могут воспринимать человека, родившегося при Иване Грозном, начинавшего службу при Борисе Годунове, пережившего Смуту и всех самозванцев, вошедшего в Думу при первом Романове и получившего от второго Романова драгоценный подарок – высочайшая честь и для людей гораздо выше меня чином – портрет любимого кота царя Алексея Михайловича Тишайшего и Всемилостивейшего, выполненный живописцем Холларом?

Впрочем, я-то знаю, что на самом деле это была запоздалая благодарность за книги, переданные его отцу и деду.

В 1626 году пожар уничтожил Китай-город и Кремль, при этом сгорели все кремлевские библиотеки и многие архивы.

Царь Михаил и кир Филарет были так огорчены этими утратами, что я не выдержал и подарил им Либерею – книги из библиотеки Ивана Грозного, завещанные мне Птичкой Божией.

Среди них были 142 книги «Истории» Тита Ливия, полное собрание «Жизни двенадцати цезарей» Светония, неизвестные произведения Вергилия, все песни Пиндара, Historiarum Цицерона и множество других сочинений.

Кир Филарет так расчувствовался, что подарил мне одну из своих шапочек.

По достоинству я оценил эту шапочку, когда стал лысеть.

О патриархе у меня сохранились самые теплые воспоминания, а вот о его сыне – почти никаких, хотя, помню, когда царь Михаил после свадебного застолья повел новую царицу Евдокию Стрешневу в спальню, взяв ее за руку, сердце у меня дрогнуло…

Впрочем, с Либереей эти воспоминания связаны разве что именем сына Михаила и Евдокии – Тишайшего и Всемилостивейшего.

По его приказу для библиотеки построили специальное хранилище с железными внутренними стенами, но о его местонахождении даже я не знаю ничего.

Я пережил полное разрушение России и возвышение Польши, я пережил возрождение России и вижу предвестия скорого падения Польши.

Россия приложила к этому тяжелую руку, основную работу сделали шведы, но не они и не русские виновники краха – а сами поляки, которые продолжают цепляться за свои анархические права, за Liberum veto и Nihil novi, связывая по рукам и ногам своих королей и никогда не задумываясь о будущем. О нем они знают одно: в будущем не должно быть России.

Когда летом 1655 года в мой шатер под Вильно привели пленного польского офицера, помню, он сказал с вызовом: «Вы можете нас спасти, но не освободить».

Похоже, эта мысль глубоко вошла в их детские головы, где жизнь ассоциируется со смертью, а право человека на жизнь занимает не первенствующее место, как у всех прочих народов, но находится где-то в конце их списка, между правом на пиво и правом на бигос.

Россия справилась и с церковным расколом, превратив диссидентов – ревнителей старой веры – в маргиналов, и с бунтом Степана Разина, которого вскоре должны казнить, ее территория ежегодно увеличивается на 30 тысяч квадратных верст, растут города, русские рейтарские, драгунские и гусарские полки под командованием немецких и французских офицеров достойно отвечают на военные вызовы на западе и юге, государь пишет музыку, редактирует воинские уставы и сочиняет трактат о соколиной охоте, и если Романовы продержатся на троне еще хотя бы сто лет и научатся – а рано или поздно научатся – использовать самозванцев в интересах власти, Россия станет не только самым большим в Европе, но и процветающим государством, и Arbor Mundi – великое Русское Древо – накроет своей многошумной кроной народы и царства всей земли…

А ведь я помню, каким оно было, когда мы с Истоминым-Дитя вышли лунной ночью на поляну после бегства из усадьбы Отрепьевых: огромный пень, окруженный хилыми деревцами, да тощий ручеек, едва пробивавшийся между корнями, покрытыми мерзкой слизью…

Пятнадцать лет назад Истомин-Дитя умер, окруженный благопрозябшими от него и Луни пятью сыновьями, тремя дочерьми и семнадцатью внуками.

Он часто писал мне, рассказывая о Луне, ставшей настоящей хозяйкой огромного поместья и счастливой матерью, о воздушном шаре, который Истомин-Дитя построил вместе с Ангелом, моим братом, наконец о Русском Древе, медленно оживавшем в глубине лесной чащи…

В одном из писем он рассказал, что «пристроил» Венеру среди корней Русского Древа, и теперь иногда я вижу сны, в которых мраморное изваяние поглощено древесной тканью, вросло, стало частью ствола, его сердцевиной, пылающей во тьме среди растущих волокон и бурлящих соков, возносящих ее свет к ветвям и листьям, к новым небесам над новыми землями…

Умер Истомин-Дитя, умерли мой домоправитель Олаф и его жена Янина, умерли кухарка Марта и конюх Абрам, умер кир Филарет, Темнейший, умер его сын – царь Михаил, гений компромисса, умер князь Иван Хворостинин, успевший написать несколько книг, обличающих католицизм и прославляющих православие, умерли князья Дмитрий Пожарский Безупречный и Иван Воротынский Мудрейший, умели все князья и бояре, представители древнейших русских родов, которые когда-то поклялись в верности Романовым – государям будущего…

Недавно я узнал о смерти Атанасиуса Перната, который похоронен в далекой Богемии.

А значит, я остался последним на свете, кто своими глазами видел рождение и смерть русских гомункулов, чуть не погубивших великое царство.

И единственным в мире человеком из плоти и крови, который знает, что случилось с последним гомункулом.

Он жив.

Его зовут Путто.

Обнаружил я его не сразу.

В те дни, когда Москва только начала приходить в себя после нашествия скоморохов, мне с утра до вечера приходилось заниматься рутинной работой – сыском и следствием, отнимавшими все время.

Многие тогда говорили, что с новым самозванцем покончено, пора бы и отдохнуть, но Ефим Злобин всякий раз напоминал о Филопемене, который сказал эллинам, готовым восстать при первых неверных слухах о смерти македонского царя: «Если Александр скончался вчера, он будет мертвым и завтра; давайте подождем недельку-другую».