Анатолий Ким - Радости Рая

— А правду ты сказала мне, что и на небе, которое я видела всего один раз в жизни, все яркие звездочки любят друг друга?

— Не знаю, правда ли это, но мне об этом сказала соседка Нюра. Когда она была молодая, работала в прислугах в Боровске у одного ученого, Циолковского. Он так и сказал ей: все звездочки на небе любят друг дружку.

— А я знаю, Александра Владимировна, что это правда! Когда я видела небо, там звезды танцевали друг с другом, вот так, смотри!

И мышка стала на задние лапки, передней правой лапкою взяла себя за кончик хвоста и стала плавно вытанцовывать, ходить по кругу

Андрей Первозванный посмотрел на свою жену-старуху, посмотрел на танцующую мышку — рассмеялся и окончательно перешел через порог, шагнув из первого века в двадцатый.

— Хорошо пляшешь, мышка, красиво, — ласково произнес Андрей. — Но скажи, как это получилось, что ты всего однажды видела Небо? Или ты не выходишь из своего подполья?

— Не выходила и не выхожу, вот только сюда, поговорить с Александрой Владимировной, поесть крошек из ее рук. А Небо я видела всего один раз в жизни во сне, когда спала в своем подпольном гнездышке.

— И ты видела, маленькая мышь, Небо в алмазах?

— Я видела Небо в звездах любви. И Небо разговаривало со мной, и я разговаривала с Небом.

— О чем, мышка?

— Я тогда во сне горько плакала, а потом открыла глаза и увидела над собой Небо. «Знаю я, о чем ты плачешь, мышка, — сказало Небо. — Ты плачешь о двух своих последних мышатах, которые нечаянно упали в помойное ведро и утонули. И ты плачешь о комочке пчелиного прополиса, до которого тебе хотелось добраться, но серый кусочек лежал в закрытой стеклянной баночке. Однако не плачь больше, мышка. Мышата у тебя еще будут, другие, а прополис тебе вовсе не нужен. Ты не стала бы его есть. Лучше посмотри, как я сейчас раскрою свои крылья». И Небо раскрыло все свои четыре крыла, и от этого оно стало еще шире, и звезд на нем стало еще больше. Я заплакала от счастья, какого никогда в своей жизни не испытывала. Я каждую минуту этой жизни прожила, боясь, я боялась всего на свете и сверх этого еще чего-то, но уже из другого света. Каждую секунду жизни я дрожала от страха, — а тогда, когда распахнулись надо мной все четыре крыла с четырех сторон Неба, света звезд стало в четыре раз больше. Я проснулась и сразу перестала дрожать, и поняла, что ничего мне не надо бояться. И поняла, что я такая же звезда, как и каждая из этих алмазных звезд на небе, хотя и прожила всю жизнь в темном погребе под домом, и Небо видела всего один раз в жизни, и то во сне. И я тогда сложила лапки вот так вот на груди, подняла глаза вверх, где должно было быть Небо, и сказала: «Как мне хорошо жить мою мышиную жизнь в погребе, словно звездам их звездную жизнь на Небе. Как хорошо хотя бы один раз увидеть небо в звездах, а потом умереть, зная, что умираешь среди родных звездочек, под их яркое пенье-щебетанье».

— Но знай, мышка, ты не могла бы умереть, если бы и захотела, потому что у тебя была душа, как и у каждой звезды, как у Неба, как у Иисуса, как у меня, как у нехристианки Александры Владимировны — и всякая душа, успевшая сделать хотя бы один Глоток Небесной Любви, уже не познает смерти и пролетит мимо нее, словно бабочка мимо растянутой в воздухе паутины, — проговорил Андрей Первозванный, задумчиво и ласково поглядывая сверху вниз на седую старуху, сидевшую на полу, и рядом с нею замершую серую мышь. — Все было сотворено живым — и звезды, и мыши, и человеки, и все безсмертно, а потому и весело, и безначально, и безконечно.

С этими словами Андрей Первозванный окончательно перебрался из I века в XX век, поднял старуху на руки и понес ее к кровати укладывать в чистую постель. Мышь-малышка, наполовину уйдя под деревянный буфет, выглядывала оттуда, наблюдая за деяниями больших, как горы, людей.

И в тот неуловимый и непонятный миг неопределимого пространства вселенной создалось уютное и мирное содружество первого христианского апостола, языческой старухи и серой домашней мыши, не исповедующей никакой религии, но явно и решительно принявшей вселенский крест Любви.

В тот же неуловимый миг пространства ворвалась в это уютное содружество любви эскадрилья гигантских шершней, пройдя в дом через какой-то подземный лаз. Взлетев в воздух с грозным жужжанием, длиннобрюхие шершни одновременно атаковали этих троих, несущих в себе Любовь. Повисев на одном месте, словно привязанный к невидимой нитке, гудящий шершень затем кидался в атаку с отвратительным поросячьим визгом и впивался кинжалом жала в жертву.

Мышь погибла с первого же удара, после смерти испуганно прошмыгнула в душу сына Андрея и старухи, Акима, который в это время подъехал на машине к родительскому дому, решив навестить их. Аким остановил рыжую «Ниву» у широких деревянных ворот по имени Охрем — и вдруг почувствовал сильный тупой укол в сердце, потерял сознание и уронил голову на руль, на руки. Для старушки же Александры Владимировны оказалось достаточным двух ударов жала шершня, а старик Андрей Первозванный, восстановленный в жизнь уже в двухтысячелетнем воплощении, сдирал шершней с лица и шеи горстями, но в конце концов тоже не выдержал и пал, отравленный ядом гигантских ос.

Таким образом, это милое содружество самого первого Христианина и двух мирных существ, вовсе не христиан, было уничтожено в земной яви атакою бесовских шершней. И все трое вынуждены были в дальнейшем каждый самостоятельно направиться в сторону своей вселенской судьбы.

К усопшей рабе божией Александре пришли соседка Нюра, Анна Акимовна, и другие боровские домохозяйки, они обмыли, убрали покойницу, надели ей крестик на шею, через лоб протянули бумажную ленту с православной молитвою: «Христос воскрес, воскресе, смертью смерть поправ, и сущего во гробе живота даровал», — с чем и была Александра Владимировна направлена прямиком в православный рай с надлежащими сопровождающими христианскими атрибутами.

Андрей после смерти от укусов двадцати пяти шершней незамедлительно направился в сторону Миллениума по дорогам любимой России, спеша поспеть к окончанию тысячелетия Крещения Руси.

Мышь Катя (она же и мыш Аким) после смертной паузы оказалась вдруг летящей среди кучевых облаков воздухоплавателем на электрическом аэроплане, Томазо Кастильяносом, болгарином испанского происхождения, потомком эмигранта с Канарских островов. Томазо Кастильянос, летчик-любитель, всю жизнь мечтал — и наконец построил летательный аппарат на электрической тяге, который приводился в движение энергией солнечных батарей, расположенных на верхней части длиннейших крыльев и не менее длинного фюзеляжа. Электросамолет, похожий одновременно на альбатроса и на длиннотелого бледно-зеленого богомола, летал бесшумно и пока что не очень быстро, не более 100 км в час, ввиду слабости аккумуляторов. Но Томазо Кастильянос хотел совершенствовать электроплан таким образом, чтобы дневной зарядки батарей хватило и на всю ночь полета до новой зари, а там, с первыми солнечными лучами, летящая машина получила бы возможность лететь дальше, не садясь для подзарядки на землю. Томазо намеревался довести совершенство летательного аппарата до такой степени, чтобы на нем можно было жить, постоянно находясь в воздухе. Тогда, мечтал испанский эмигрант в Болгарии, никакие визы были бы не нужны, чтобы путешествовать по белу свету, и вопрос гражданства отпадал бы сам по себе в небесном пространстве.