Анатолий Ким - Радости Рая

Очень довольный тем, что не улетели и не сверзились вниз, примагниченные земным притяжением, как та мышка, которая выскочила из правого уха, Умника, словно серная пробка, вернув ему слух (кстати, и левое ухо Дурак, почти всю жизнь ни бум-бум не слышавшее, вдруг вернуло при этом слух!), — бывший летчик сконструированного им самим электроплана Томазо Кастильянос крепче приобнял за плечи прозорливца Рауля Пифагория и весело промолвил:

— Воистину мы исполнили завет Иисуса Христа: прошли узкой дорогою, а не широкой. Не то, что христиане там, внизу.

— Но я слышу в ваших словах некоторое осуждение христиан — как вы говорите, — там, внизу, в жизни. Однако вы же были католиком «там, внизу», дорогой Томазо?

— Нет, нет, мой род Кастильянос после эмиграции в Болгарию перешел в Православие.

— Полагаю, это не имеет большого значения, ведь Христос один. Да, Один. Един. Но значение имеет то, Рауль, что за две тысячи дет христианства христиане так и не пришли к Иисусу, Спасителю.

— О, Мадонна! А к кому же они пришли тогда?

— Они пришли к своим папам. К своим Патриархам. К многочисленным святым. Они не послушались Христа и шли к нему широкими, мощенными булыжником и крытыми асфальтом конфессиональными шоссе и автобанами. И в результате пришли в свои величайшие, пышные, набитые золотой и серебряной драгоценной утварью величественные храмы. По этой дороге, Рауль, христиане как-то незаметно потеряли самого Христа.

— Послушайте, Томазо! Да вы, наверное, в жизни были еретиком?

— Нет, Рауль. В жизни я был летчиком-энтузиастом. Я построил электроплан, похожий на альбатроса. Я был в жизни смиренным верующим, Рауль, и усердно посещал церковь. Но в последний миг жизни в левое ухо вскочила, а из правого выскочила некая серенькая мышь, и я после смерти стал сомневаться — не в вере в Христа Спасителя, а в земных христианах.

— О, Томазо, Томазо! Переходя из одной штуки жизни в другую, вы избавились от глухоты бытия, но потеряли, должно быть, метафизическое зрение. Какие могут быть у вас сомнения, ведь вы же прозорливец? Посмотрите вокруг — кто нас окружает в данной Онлирии или Нетрейе, мой брат Томазо?

— Нас окружают великолепные, красивые, неуловимой, но привлекательной формы облака, Рауль.

— Да это же и есть христиане, которых вы так сурово осуждаете! Что было в единственной молитве, которой Иисус научил людей? Там было: да будет воля Твоя на земле, как и на небе. И вот Его Воля исполнилась на земле и на небе — эти облака и есть такие же христиане, как и мы с вами, Томазо. Христос был послан в люди, чтобы раскрыть перед ними закон Любви, кодекс Ла, и Он сделал это вопреки тому, что очень многие люди не хотели этого, кричали: «Распни! Распни Его!» Учение Которого было в том, чтобы доказать — космос весь христианский. Что Любовь — это закон Неба. Вернуть человеков к закону космическому — вот каким должен быть путь Христианства, Томазо! Наши с вами поиски радостей рая — поиски тех субъектов и объектов на земле, где эта Любовь проявилась.

Пока Томазо Кастильянос и Рауль Пифагория, беседуя об идентичности законов космоса и христианства, взбирались по склону нового облака, удельный вес которого был на 2 грамма больше их собственного, мышь Катя, выпавшая из правого уха внезапно погибшего летчика, стремительно падала к земле, ибо ее удельный вес превышал в тысячу раз таковой у вещества облаков в Онлирии.

Совсем немного побывав в биологическом существе летчика — во время его краткого сна — и тут же выскочив из него в виде прежней серой мыши, которую больная старуха Александра Владимировна назвала Катей, с кем Александра Владимировна единственно общалась в часы невыносимого вселенского ОДИНОЧЕСТВА — мышь Катя все же не могла быть так названа, ибо она вовсе не была мышью, а была самым натуральным мышом, потому что она в момент своей гибели от кинжальных ударов шершня в испуге запрыгнула в душу подъехавшего к родительскому дому сына Андрея Александровича и Александры Владимировны, по адресу город Боровск, улица Горького, 9. И звали его, мыша, стало быть, не Катей, а Акимом (Иоакимом). Произошло это по той причине, что между ним и Александрой Владимировной было ноль дистанции, ибо она была ему матерью.

Его отец Андрей Александрович до своей человеческой кончины так и не понял, что являлся воплощением первого, самого любимого апостола Иисуса Христа, и возраст апостольский был у него немаленький — около 2000 лет. Аким после смерти своего отца, убитого шершнями, решил последовать за Андреем Первозванным в сторону Тысячелетия Крещения Руси.

Аким любил своего пращура за то, что тот первым стал служить Иисусу Христу, Который Сам-то был Сыном Божьим, как Аким был сыном Андрея Александровича. Уходят вроде бы совсем в разные стороны люди после смерти, но это оказывалось вовсе не так — не в разные стороны, а в одну срединную точку сходятся лучи судеб. Так окажется, что все они сосредоточены в Солнце-отце, когда поменяли векторы своих посмертных устремлений.

Пролетая вниз по небу серым мышом, Аким повстречал на своем пути многих, утраченных в прежних жизнях. Некоторые из них обрели лучистое состояние, но не в виде прямых стреловидных лучей, а в образе извилистых огненных змеек, меланхолически извивающихся в синеватой растуманенной среде обитания бликов Лиереев.

В одной из половин земного мира оказалась в это время ночь с грозовыми тучами. Не видно было ни зги — только золотой лунный ободок вокруг замысловатой кудели на вершине тучи. По кривой траектории приблизившись к ней, он увидел огромную темную женскую фигуру, неподвижно стоящую за этой грозовой тучей.

— Ах, как же тебя звали? — выкрикнул Аким (Иоаким) с тоскою, узнав во мгле лунной грозовой ночи эту женщину. — Забыл! Но помню тело твое. Большое. Теплое. Глубокое. Покорное. Тихое. Широкое. Высокое, как облако.

Зимняя ночь. Заехал на почту. Было еще не поздно, однако темно. Горел над крыльцом фонарь. На почте было пусто, только одна Почтарка. Увез ее по заснеженным дорогам к себе. Ах, как ее звали? Не помню. На рассвете встала, бесшумно оделась и ушла, не прощаясь.

Все это промелькнуло мимо, пока я пролетал около темно-синей тучи с золотым ободком лунного месяца, за которою стояла сумрачная, огромная, как и сама туча, эта женщина, Почтарка, как звали ее по-деревенски.

Далее косая траектория моего падения к земле, в тартарары, подбросила меня к бегущей по вечности обнаженной Тане, полубурятке — она одну вечность бегала передо мною обнаженная, сверкающая белизной тела. Таня любила ходить по своей квартире нагой, и я рисовал ее, находя в этом занятии выход своим нестерпимым чувствам.

На сером мыше вдруг загорелась шерстка от трения о плотные слои атмосферы, куда он влетел, — и далее падение его к земле обозначилось огненной метеоритной черточкой. В таком виде он и пролетал рядом с Андреем Первозванным, который прожил в двадцатом веке Андреем Александровичем, — а между Акимом и Андреем Александровичем никакой дистанции не было, ибо Аким произошел от Андрея. Андрей Первозванный успел перехватить одной рукой пролетающего мимо огненного мыша и остановил его в воздухе, уже совсем недалеко от поверхности земли.