Анатолий Ким - Радости Рая

— А мы с вами, Андрей Александрович?

— Мы с тобою, сынок, находимся на том месте, где едва мерцает первый день после наступления конца света. И вчера мы с тобою стали блуждающими светящимися огоньками.

— И что ты сделал, когда времени больше не стало?

— Я снова ушел навстречу Ему, как две тысячи лет назад.

Андрей шел мимо Геннисаретского озера по бурому глинистому берегу, я же плелся следом невидимой тенью соглядатая из будущего, которое стало прошлым через две тысячи лет. Андрей направлялся к Капернауму, где в одном из блудилищ, в глинобитном длинном доме с плоской крышей ждала его продажная любовь с двумя белыми, вываленными из обильного тела женскими грудями, одну из которых звали Шита, другую Грита. Я крался вослед Андрею, чтобы через две тысячи лет узнать, кто же из них Шита, а кто Грита.

Проходя выбитой тропою меж двух бурых глиняных оград, где начиналась окраинная улица Капернаума, Андрей увидел сидевшего и, видимо, умирающего раба-африканца по имени Бгн, иссиня-черного, с шелушащейся серыми чешуйками кожею на тонких длинных ногах, вытянутых поперек дороги. Глаза африканца были закачены под лоб, вывернутые белки нижней части глазных яблок белели страшной белизной бешенства и смерти. Я подумал с волнением: а что, если этот африканский раб Бгн и есть предок русского гения Александра Пушкина, — в это время Андрей преспокойно перешагнул через разбросанные длинные жердеватые ноги раба, раз шагнул, и два — и далее ушел вперед, не оглянувшись. А я, хоть меня не могла увидеть ни одна душа в древней Палестине, топтался на месте, не решаясь перешагнуть через умирающего раба, очевидно, выброшенного хозяином через забор.

Я нагнулся и, на мгновенье материализовавшись, хотел взять умирающего за ноги и развернуть его на девяносто градусов в сторону, чтобы пройти мимо, не унизив ни его, ни моего достоинства. Я не боялся, что при этом Андрей увидит меня и через две тысячи лет обрушит на меня свой отцовский гнев — ведь он запретил мне следовать за собой в первый век от Рождества Христова. Но только что я, сгорбившись, протянул руки к ногам эфиопа, как он вдруг вернул разумный взгляд своим бешеным умирающим глазам, белки их ушли вниз — и на меня уставились яркие темно-карие очи, довольно красивые. Острый взгляд их буквально нырнул в мои глаза, и они мгновенно увидели окраину тростниковой деревни, сухое дерево на пустыре с обломленными скрюченными сучьями. Пытаясь спрятаться в жидкой тени, лежала старая подыхающая собака по кличке Дьяга, мучительно дыша сквозь оскаленные зубы, которые у нее по дряхлости и по болезни упали вперед и торчали изо рта, как желтые кости. Дьяга увидела меня, взглянув в мою сторону сквозь зрачки Бгна, и в глазах умирающей собаки я прочел укоризну.

Собака Дьяга была из прозорливых существ, и старой пыльной жуткой суке хотелось сказать, что я, прокравшийся из XXI века в I, хочу пройти мимо умирающего живого существа, стащив его за ноги с дороги, в то время как эфиопский мальчик Бгн в первом веке нашей эры, увидев умирающую старую суку Дьягу, взял ее на руки и оттащил к отцовской хижине, нашел на заднем дворе местечко и устроил ее там спокойно умирать. Все это ясным образом вонзилось острыми ножичками мне в сердце, и, вняв укору умирающей собаки, я тоже взял на руки Бгна.

Забыв о запретах отца моего, Андрея, я окончательно материализовался и под видом путника, проходившего мимо и увидевшего умирающего на дороге человека, пронес раба на руках во двор его хозяина, мытаря Елиуя. Тот с явным неудовольствием вынужден был принять назад своего полудохлого раба, которого недавно распорядился выкинуть через глиняную ограду на улицу, дабы не хоронить ему самому, а предоставить это сделать городским властям, у которых была специальная служба, подбиравшая случайные трупы на улицах города.

Пока я, материализовавшись в I веке, занимался умирающим африканером, Андрей уже прошел две улицы Капернаума и подходил к дому свиданий. И тут навстречу Андрею прошел человек. Разминувшись с ним, Андрей вдруг приостановился, повернул назад и пошел за человеком, в сущности, начав свой бесконечный путь вслед за Господом, ибо это был Он. А я шел навстречу им обоим, все еще пребывая в материи I века, и увидел самый красивый миг человечества, когда Андрей, первым из людей, увидел Христа и узнал в Нем Спасителя.

Иисус шел быстро, почти бегом, потрясая правой рукой так, словно он стряхивал с пальцев расслабленной кисти какую-то жгучую жидкость, и при этом резко пробрасывался подбородком в сторону и что-то негромко бормотал про себя. Вдруг он оглянулся и, увидев с упорством следовавшего за ним человека, сразу остановился и подождал, пока Андрей приблизится. «Добрый путник, чего ты не идешь своей дорогой, как шел, а повернулся и идешь за мной?» — спросил Иисус. «Позволь мне, господин, идти за тобой, ибо ничего другого мне не хочется… только идти за тобой», — от робости почти шепотом произнес Андрей и сильно покраснел при этом. Он вспомнил, куда он направлялся, сжимая в кулаке пару монет, выпрошенных утром у старшего брата Петра. «Я как раз только что проходил мимо того дома, куда ты держал путь, — молвил Иисус, — так из ворот выскочила блудница, словно гиена, и надсмеялась надо мной». «Как ты мог узнать, куда я шел, и каким образом могла надсмеяться над тобой блудница?» — спросил Андрей, удивленный всем услышанным. «Но ведь ты шел туда, в блудилище, не так ли? А надсмеялась надо мною блудница тем, что захватила вот эту мою руку, затянула ее в вырез хитона и огладила ею одну свою грудь и другую. Я ощутил на ладони какую-то бальзамическую мазь, которою натерла она кожу свою, и эта мазь ожгла мою ладонь, словно крапива пустырная. Тот самый, который решил погубить меня перед Отцом моим, спрятался в благовонное масло, но кожа на ладони моей ощутила его, и рука вовремя отдернулась назад». Разговаривая подобным образом с Андреем, Спаситель пошел далее уже степенной поступью, хваля молодого рыбака за то, что он решил не ходить в бордель, а направился с Ним в обратную сторону.

Они пришли в дом ткача Менахема, у которого было тринадцать детей, и он сокрушался таким нехорошим числом и хотел породить четырнадцатого ребенка. Но тут супруга Менахема почувствовала утомление утробы и не могла, да и не хотела больше рожать. Ткач Менахем сам открыл низенькую дверь своего глиняного дома и придерживал ее широко открытою, пока гости один за другим входили в пыльное жилище, нагибая под притолокой головы. «Я знаю, что у тебя забота с женой твоей, Фирцею, и пришел поговорить с нею и с тобой и помочь вам». «Как же ты узнал о моей заботе, — молвил Менахем, маленький, жилистый, кривоногий, с волосатой грудью, видной в распах рубахи, неразговорчивый человек. — Я ни с кем чужим об этом… Лишь с Фирцею моей…» «Но ведь ты хочешь, Менахем, чтобы у тебя родился четырнадцатый ребенок?» — спрашивал молодой Иисус; это была самая первая Его акция чуда, и я, следовавший за Андреем Первозванным из двадцать первого века, вновь ставший нематериальным, оказался свидетелем этого первого чуда.