Анатолий Ким - Радости Рая

— Стой, мышка! Куда так спешишь? — спрашивал Андрей Первозванный, неторопливо летевший на уровне самых низких кучевых облаков в сторону Миллениума-2000.

— Сам не знаю куда, — отвечал мыш Аким. — Давно уже собою управлять не могу, и моя судьба как будто сошла с ума и творит со мной непонятно что.

Аким имел в виду то обстоятельство, что его жизнь-судьба, по имени Ия, швыряла своего подопечного по самым причудливым, фантастическим направлениям, то пробивая его головою стены разных измерений, а то и колотила этой головой об пол в темном закутке необозначенной вселенной, где-то у самой воронки гигантской, шириною в тысячу километров, черной дыры. Словом, одна-единственная штука жизни, при таком отношении к ней судьбы Ии, уже дала трещину.

— Ладно, мышка, воссоединимся и отправимся с тобою к Миллениуму-2000, а по дороге навестим Тысячелетие Крещения Руси.

— Идет, — сразу же согласился мыш Аким, втайне довольный тем, что не надо немедленно врезаться в землю и размазываться по ней биологической лепешкой. И он мысленно послал куда подальше свою взбесившуюся судьбу Ию, которая на последних пространствах жизни гнала одну черноту в его сторону.

Аким знал — уже второе тысячелетие Андрей Первозванный является его пращуром, не по телу, но по духу. Андрей же Первозванный об этом не догадывался, ибо впервые воочию увидел Акима в образе серой мышки, которая выползла из-под деревянного буфета с посудой и трогательно общалась с парализованной старухой, Александрой Владимировной, временной женой Андрея в двадцатом веке от Рождества Христова.

Итак, Андрей Первозванный, проживший в двадцатом веке — с 1912 года по 1999 год — в образе Андрея Александровича Кима, по национальности корейца, совсем необразованного в христианской науке, вполне и абсолютно не догадывался, что является духовным отцом скрытого в мыше Акима. Он просто поймал мыш на лету правой рукою, сдул с него пламя и дым загоревшейся шерстки, посадил его в правый же карман куртки и медленно, по-стариковски ровно полетел дальше под серенькими кучевыми облаками, очень довольный тем, что после смерти от бешеных укусов шершней возродился самим собой и вновь встретился с умной мышкой, и теперь какое-то время будет путешествовать по вечности, имея в кармане вполне дружественный пушистый комочек, слегка опаленный в тот момент, когда мыш Аким, словно космический снаряд, выпал из Онлирии и вошел в плотные слои атмосферы жизни.

Вертикальная траектория падения, направленная прямо к огненному центру Земли, сменилась у Акима неспешным горизонтальным полетом, и он тихо сидел в кармане апостола Андрея Первозванного. Мыша Акима потихоньку отпускала предсмертная дрожь, он пригрелся и вскоре уснул сумбурно-глубоким астрономическим сном.

Мыш Аким проспал в кармане куртки апостола Андрея Первозванного с 1963 года по 2012 год, пропустив и тысячелетие Крещения Руси, и Миллениум-2000, и даже Конец Света 2012 года — и проснулся только через день. Куртка апостола висела на рогах одноногой вешалки-стойки, которая стояла в уголочке между книжной полкой и узкой дешевенькой деревянной кроватью, на кровати лежал Андрей Первозванный с открытыми глазами, из которых беспрерывно струились слезы.

— Почему ты плачешь? — спрашивал Аким, все еще пребывая в образе маленькой серой мыши, которая выкарабкалась из кармана куртки и, уцепившись за клапан, смотрела своими мутноватыми после очень долгого сна глазами на плачущего Андрея.

— Ты же ничего не видела, мышка, ничего не знаешь, — ответил он. — Ты все проспала.

— Что такое я проспала? — встревожилась мышь, она же и мыш Аким. — Неужели что-нибудь очень важное?

— Ты проспала Тысячелетие Крещения Руси. Ты проспала гибель самой Руси. Также ты проспала еще одну мою смерть, мышка, смерть Андрея Александровича, которая произошла в 1999 году. Проспала Миллениум-2000, который все человечество встретило при полном молчании. И еще ты проспала Конец Света — 2012.

— Тогда почему мы находимся здесь и разговариваем, а ты при этом еще и слезы проливаешь? — спрашивал мыш Аким.

— Ох! Ох! — протяжно заохал Андрей Первозванный.

— Почему ты стонешь?

— Потому что мне больно, глупая мышка.

— А почему тебе больно?

— Потому что потому, — отмахнулся Андрей и утер слезы кулаком.

— Ну и все же, Андрей, почему ты плачешь?

— Потому что все умерли.

— А как же мы с тобою?

— И мы тоже. Конец света — это тебе не шуточки. Только я почему-то ничего не заметил, а ты спала у меня в кармане и тоже ничего не заметила.

— Но сейчас-то… как это все понимать? И как ты мог не заметить конца света? Сам же говоришь — не шуточки…

— Да их столько объявляли, что я сбился со счету. Вот и плачу поэтому: не знаю, был конец света или опять нас обманули.

— А сейчас где мы?

— Да в раю мы, в раю!

— И это убожество — рай? — возмутился мыш Аким, трогая передней лапкой покосившуюся стойку вешалки, на которой висела Андреева куртка, и указывая на узкую деревянную кровать, на которой возлежал сам апостол.

— Этот рай называется Переделкино, — пояснил Андрей, — и я принес тебя сюда, потому что во сне ты, мышка, пищала и плакала, просилась в Переделкино. Вот я и решил доставить тебя сюда. Ты счастливица, мышка, что проспала Армагеддон, а то сейчас тоже плакала бы вместе со мной.

— Ты мой отец, Андрей, а я не мышка вовсе, стало быть, я твой сын, и мне тоже хочется заплакать вместе с тобой; но для этого я должен удалиться на минуту, чтобы принять надлежащий вид.

С этими словами мышь спрыгнула на пол, переметнулась через порог и скрылась в приоткрытую дверь ванной комнаты. Оттуда мыш Аким вышел уже в человеческом обличье и, приблизившись к Андрею, пал перед ним на колени.

Апостол уже стоял, облачившись в свою брезентовую куртку защитного цвета, был готов отправиться в путь.

— Возьми меня с собой, Андрей, я хочу пойти за тобою, куда бы ты ни пошел, — взмолился Аким.

— Этого нельзя, сынок. Со вчерашнего дня, когда все живые умерли, а все мертвые воскресли, — каждый умерший навсегда ушел в свою сторону, и ему нет возврата назад. Ты же смог вернуться сюда, в Переделкино, потому, что проспал свой Армагеддон. Но я тебе не завидую, потому что все, которых ты знал в своей жизни, ушли безвозвратно, а те, что умерли раньше и воскресли, направились вовсе не в твою сторону.

Аким содрогнулся, словно в предсмертном трепете. С тоскою всмотрелся он в черные глаза Андрея Первозванного, пытаясь увидеть в них хоть какую-нибудь надежду для себя. Но все было тщетно: темные глаза апостола были непроницаемы, как стальные щиты римских воинов.

— Не могу тебя взять с собою, потому что с сегодняшнего дня времени больше нет и, стало быть, нет и воли у тех, кто прошел Армагеддон и перешел в лучистое состояние.