Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

— Вам, наверное, и не верится, — прибавил Антон. — Этот идиот не знал даже, как зовут его собственного ребенка.

Антона крестили, когда отец находился в море, и Райнар не удосужился ни глянуть в свидетельство о крещении, ни спросить, как все прошло. Он не ожидал, что жена даст ребенку свою фамилию в качестве второй, поскольку никогда не скрывал, что терпеть не может ее семью. В толстой покладистой матери Антона бунтарства не было ни на грош. Она была одинаково уступчивой и с мужем, и со своей родней. Хотела всем угодить, и таким образом ее родне удалось вклиниться между Антоном и его отцом в виде двойной фамилии. Полное имя Антона теперь больше всего походило на рецепт семейной вражды.

Самому Антону было все равно. Он ничьей стороны не держал. А отца считал дураком. Большинство из нас называли отцов «стариками», и было в этом что-то уважительное. Ведь и капитанов так за глаза называют члены команды. Но Антон отца не уважал. «Иностранец» — вот как он его звал.

Однако все было не настолько плохо, чтобы Иностранец не стал основным источником знаний Антона о мире, и не потому, что рассказывал сыну о визитах в чужеземные бордели, а потому, что позволял тому присутствовать в кафе Вебера и слушать хвастливую болтовню вернувшихся из походов моряков.

Антон в глубине души хотел быть похожим на отца. Но никто ни разу не слышал от него доброго слова о Райнаре. С того самого дня, как отец швырнул его на пол лишь потому, что сын носил не ту фамилию.

Именно в тот день он и начал жить для себя.

В судоходной компании Бойе остались одни вдовы. И они пребывали в оцепенении, не только из-за горя — внезапной кончины мужей, но и по причине неготовности к свалившейся на них титанической задаче. Будущее Марсталя находилось в их руках. Только у них был достаточный капитал, чтобы совершить переход от парусников к пароходам, а именно этого требовала жизнь. Время парусников ушло. Их мужья это поняли, и теперь женщинам предстояло претворить слишком рано оборвавшиеся грезы в действительность. Компания уже владела пятью пароходами: «Единством», «Энергией», «Будущим», «Целью» и «Динамикой», — в самих названиях была заложена программа.

В принципе, вдовы тоже понимали, что следует делать. А на практике — не делали ничего. Каждый день они собирались в конторе, пили кофе, просматривали представленную им текущую документацию. А между тем жевали принесенное с собой домашнее печенье и предавались размышлениям о предлагаемых фрахтах, расходах на содержание и экипаж, соображениям о купле и продаже. Казалось, что весь мир взывает к их вниманию. Каждое сообщение, каждая цифра, каждый вопросительный знак был непреодолимым испытанием. Конечно, физически они ушей не затыкали. Но что толку? Каждое решение обсасывалось, пока не становилось слишком поздно. «Единство», «Энергия», «Будущее», «Цель» и «Динамика», построенные, чтобы безопасно перевозить крупные грузы, практически не выходили из гавани, не только из-за неблагоприятных обстоятельств и плохой конъюнктуры, но также из-за растерянности их владелиц.

Старшая, Элен, вдова Поуля Виктора, была высокой и статной, как покойный муж. Но имевшуюся у нее когда-то силу воли она отдала на хранение предприимчивому супругу, а тот унес ее с собой в могилу. Эмма и Йоханна, две сестры, более твердые характером, настоящие матриархи дома, в незнакомых обстоятельствах чувствовали себя неуверенно. Они косились на Элен, ожидая от нее активных действий. Она косилась на кладбище, откуда не исходило ни малейшего знака.

Они владели некоторым количеством земельных участков в городе и теперь начали их распродавать. А Клара Фрис скупала землю. Сидя на Принсегаде, она стерегла трех вдов, как гриф сторожит бедного зверя, падающего от жажды и измождения, и, купив три участка земли, вырвала первый кусок мяса.

Три участка находились на Хаунегаде: первый — на углу с Сёльгаде, второй — на углу со Страндстраде, а третий представлял собой большое огороженное поле в конце Хаунегаде, то есть и самого города. Сюда Фермер Софус когда-то запустил овец, тут же держал и кур, и поросят — живой провиант для непрерывно растущего числа его судов. То время давно прошло. Поле стояло невозделанным, все сочли покупку разумной, как и в случаях с другими неиспользуемыми участками. Здесь можно было строить.

Но Клара Фрис ничего не предпринимала. Три участка так и зарастали крапивой. Яблони и груши, посаженные Фермером Софусом, отдавали свои плоды птицам и вороватым мальчишкам. Марсталь дивился. Чего же она хочет?

Да, все мы задавались этим вопросом. Но недостаточно настойчиво, иначе бы догадались, что нас ждет.

Внешне Клара Фрис ничуть не изменилась. Одевалась все так же скромно, словно не осознавала перемен в своем положении, и потому производила хорошее впечатление на вдов, которые считали бережливость добродетелью. В них не было снобизма, они не смотрели на нее свысока, хотя их богатство имело более глубокие корни, нежели ее, новоприобретенное. Их поколениями окружали слуги, однако они всегда принимали участие в домашней работе. Вот печенье сами пекли. Каждое Рождество напекали с запасом, и печенье постепенно черствело, как сухари, которые составляли ежедневную пищу на кораблях их компании, с той лишь разницей, что, если печеньем ударить по столу, из него не посыплются черви.

Фермер Софус был человеком из народа, то же касалось его детей и внуков. Они не выделяли себя в касту, а, как и все, были гражданами своего города. Они знали, что источником денег является тяжелый труд моряков. Любой мальчишка должен был начинать с самого дна жесткой корабельной иерархии, прежде чем очутится в брокерской конторе или руководстве судоходной компании. Каждое слово, всплывающее на ежедневных собраниях, было частью их собственного реального опыта. Но для их вдов, внезапно очутившихся в этом новом для них мире, мир этот стал полем сражения, где незнакомые слова влетали в уши подобно смертоносным снарядам.

Случалось, Клара Фрис давала им хороший совет или внезапно обнаруживала поражавшую их энергию. Добросердечие заставляло этих женщин смотреть на молодую вдову как на беспомощное существо, нуждающееся в их помощи. И всякий раз, когда жизнь доказывала обратное и именно она помогала им в трудной ситуации, они удивлялись. Не веря в деловое чутье у женщин, они, по своей наивности, склонялись к мысли, что добрые советы Клара брала с потолка.

Им, конечно, не могло быть известно, что Клара Фрис заочно учится на маклера, судовладельца и много еще на что. Средства, доставшиеся ей после смерти Альберта, словно по волшебству пробудили дремлющее сознание, до той поры погруженное в спячку, пребывавшее в оковах, подавленное, что объяснялось не только чрезвычайно сильными детскими переживаниями, но и той ролью, что ей досталась в жизни, располагавшей к работе руками, отнюдь не головой.