Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Исаксен хотел построить новый Марсталь на руинах парусного судоходства, которое некогда привело Марсталь к процветанию. Не конец, а новый расцвет — вот что он нам предлагал. Не лебединую песнь, а салют, вперед, навстречу новым временам.

Он что-то в нас тронул. Однажды мы уже почувствовали веяние новых времен задолго до других и стоя приветствовали наступление прогресса. Исаксен хотел, чтобы мы сделали это вновь.

Клара Фрис долго размышляла над своим нарядом перед встречей с Фредериком Исаксеном. И в итоге решила выйти к нему в обычной скромной одежде, чтобы никоим образом не выделяться, не демонстрировать богатство или не так давно обретенную уверенность, но и не выглядеть соблазнительно. Последнее к тому же было не для нее — не потому, что те времена миновали, а потому, что Клара не слишком высоко ценила свою внешность. Ей представлялось надежнее старое амплуа, слишком хорошо и давно знакомое, настолько, что она в конце концов поверила, что такова и есть: скромное, уничиженное существо, не позволяющее себе никаких выражений чувств, кроме скудных проявлений горечи по поводу отношения к ней мачехи-жизни. Клара решила играть женщину не то чтобы глупую, а скорее парализованную страхом и неспособностью понять большой мир, в котором обитали мужчины, — примерно то бессильное состояние, в котором она побуждала вечно пребывать трех вдов.

На все, что говорил Исаксен, она отвечала с одинаковым выражением лица: нерешительной механической улыбкой и кивком, смысл которого тут же нивелировался пустотой в ее взгляде, ясно обозначавшей, что она не поняла ничего из сказанного, а только реагировала с обычной уступчивостью, характерной для ее пола с его самоуничижительной покорностью.

Но Исаксен не сдавался. Он стал менять формулировки. Упрощать описания, делать их более понятными. Заговорил даже об опасной жизни моряков, убеждая, что предлагает изменить ее так, чтобы в ней появилось место и для семьи, и избавить близких от вечного страха за судьбу мужчин.

— Подумайте, сколько может сделать большая, грамотно управляемая судоходная компания для улучшения условий жизни моряков. Отпуска, безопасность на борту, победа над нуждой, которая в настоящий момент заставляет мелких шкиперов подвергать корабли ненужному риску, отправляясь в опасные воды.

Он ловил ее взгляд, она только сейчас заметила, какими густыми ресницами обрамлены его карие глаза. Голос Исаксена становился все более проникновенным. Он хотел добиться от нее хоть какой-то реакции. Кларе захотелось сдаться, но тут же нахлынул хорошо знакомый ужас. Снова перед ее внутренним взором возникла штормовая ночь: темные воды — вздымающиеся, готовые поглотить крышу, на которой она сидела; Карла, исчезающая в толще воды, конек крыши, врезающийся между ногами, прямо как та деревянная лошадь для наказания строптивых крестьян, про которую пишут в книгах. На лбу выступил холодный пот.

Она побледнела, поднялась и, сославшись на внезапный приступ головной боли, попросила его уйти.

Исаксен покинул ее дом с наморщенным лбом. Он чувствовал: странная игра, свидетелем которой ему пришлось стать, несла в себе элемент чего-то подлинного, но смысл всей этой комедии от него ускользал. И он не понял, что в образе женщины, так похожей на робкую служанку, только что встретил главного своего противника.

В перерывах между визитами Исаксен обрабатывал трех вдов. Он старался говорить на понятном им языке. Рассуждал о домашнем хозяйстве, покупках, расходах, счетах, слугах. Зная, что все они искусные хозяйки, сравнивал морское дело с домашним хозяйством, пытаясь донести до них, что в некотором смысле между делами судоходной компании и их привычными домашними трудами нет существенных различий.

Он добился желаемого. Вдовы успокоились. Им больше не казалось, что над головами свистят пули. Исаксен сделал то, о чем его просили. Он увел их с поля боя. Снял с них ответственность.

Исаксен собрал владельцев и работников судовой компании, шкиперов и штурманов, на тот момент находившихся в городе, а также их супруг. Он был достаточно умен, чтобы понимать: жены — фактор власти, и не только в домашних делах, но и в морских. Исаксен арендовал морской салон в гостинице «Эрё», на стенах которого висели синие тарелки королевского фарфора, флаг и картины с изображениями марстальских кораблей. Заказал три перемены блюд. Дал повару гостиницы рецепт буйабеса — блюда, по его сведениям, хорошо известного большинству шкиперов по плаваниям в Средиземном море. В качестве главного блюда выбрал традиционное говяжье жаркое с хрустящей корочкой. Между супом и главным блюдом он произнес речь.

Речь о будущем.

Он рассказал о жизни в Касабланке, портовом городе, откуда Исаксена позвали в Марсталь, поскольку многие марстальские шкиперы его знали и, по всей видимости, придерживались не самого худшего о нем мнения, за что он, пользуясь случаем, хотел их поблагодарить. Но в Касабланке вид покидающего порт марстальского корабля всегда вызывал у него тоску — возникало такое чувство, что это последняя встреча. Не в том смысле, что корабль, возвращаясь домой, потерпит крушение, хотя подобный трагический исход всегда может иметь место. Нет, он думал совсем о другом, намного более удивительном развитии событий: ему казалось, что корабль просто-напросто растает в воздухе и больше не покажется. Как бы странно это ни звучало для достопочтенных слушателей, такой исход представляется более вероятным, нежели крушение, да-да, для марстальских кораблей, — столь же вероятным, как и то, что вечером солнце опустится за горизонт, а утром снова встанет, «какими бы чудными вам ни показались мои слова».

Исаксен был уверен, что полностью завладел вниманием своих пораженных слушателей. Ни один из нас не понимал, куда же он клонит, делая такие странные заявления.

— Однако послушайте, — продолжил он. — И я объясню, в чем суть моих необычных предсказаний. И больше того, сумею дать вам средство, которое поможет не допустить их исполнения. Причина моего уныния при виде того, как марстальская шхуна снимается с якоря в Касабланке…

Тут он опустил глаза, так что длинные ресницы легли на загорелые щеки и стали видны даже на другом конце длинного стола, увеличив амплитуду колебания груди у некоторых шкиперских жен, — казалось, им трудно дышать.

— Причина моего уныния, — повторил он свои эффектные слова, — в том… — и он внезапно перешел на крайне прозаический тон, — в том, что я знаю: французские власти в Касабланке вынашивают планы по сооружению гавани. И вы все понимаете, что это означает.

Тут он снова сделал паузу, но вместо того, чтобы опустить глаза, проникновенно оглядел каждого, словно напоминая о том знании, которым мы обладали, но, возможно, именно в этот миг позабыли о нем — случайно или преднамеренно. Были среди шкиперских жен такие, что посмотрели на него в ответ блестящими глазами, уверенные, что этот взгляд предназначается именно им, но большинство шкиперов, напротив, опустили глаза, словно слишком хорошо понимали, что им самим давным-давно следовало произнести эти слова или, по крайней мере, подумать о том, что сейчас будет сказано.