Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

— Что вам нужно? — вырвалось у нее.

Он видел, как она тщетно пытается изобразить на лице ту же безобидную глупость, что демонстрировала во время его прошлого визита, но вместо того на лице отражались бдительность, боевая готовность, подтвердившая его подозрения и заставившая перейти прямо к делу.

— Я хочу знать, почему вы мне противодействуете, — сказал он. — Я не понимаю ваших мотивов. Вы что, видите в нас соперников? Как судовладелец, вы тоже заинтересованы в том, что идет на пользу городу.

Он говорил с ней как с равной, надеясь, что это произведет впечатление и она прекратит свою таинственную игру.

Вы говорите речи, как бургомистр, — произнесла она. — Но бургомистр у нас уже есть.

Клара посмотрела на него с вызовом. Маска пала. «Хотя бы так, — подумал он, — избавит меня от обычных женских уловок, от этого излюбленного женского приема: прибирать к рукам власть, выставляя напоказ свое неразумие».

— У бургомистра власти немного. В отличие от меня, если только мне будет позволено заниматься своим делом. У вас тоже есть власть. Как я понимаю, вы унаследовали судоходную компанию и сами ею управляете, да к тому же твердой рукой.

— Я просто занимаюсь своим делом, — сказала она. — И вам советую.

Ну и ну, пронеслось у него в голове. Вернулись к тому, с чего начали, умственная ограниченность как последний бастион, раз вызов нельзя принять открыто.

— Я и пытаюсь, — сделал он выпад. — Но каждый раз, силясь подвигнуть вдов согласиться с моими предложениями, слышу одно: слишком нестабильные времена. Слишком большой риск. Некто утверждает, что разумнее обождать. И каждый раз всплывает одно и то же имя. Ваше.

Он почувствовал, что она начинает злиться. И подумал о причинах, по которым она скупила пустующие ныне участки на Хаунегаде. А ведь там можно было развернуть передовой фронт портовых работ. Земельные участки походили на пепелище идей, сожженных еще до своего воплощения.

— Мне тяжело ходить мимо участков, которые вы скупили, постыдным образом пустующих. Может, это превосходная иллюстрация к лелеемым вами планам. Вы задумали опустошить город. Но я должен сказать вам кое-что, фру Фрис… — Он почувствовал, как месяцами копившееся раздражение берет над ним верх. — То, что вы называете «заниматься своим делом», я называю пренебрежением интересами других, целого города, с его историей и традициями.

— Я ненавижу море.

Слова вырвались неожиданно. Слушай Исаксен внимательно, он бы понял, что Клара Фрис открылась ему помимо своей воли, и воспользовался бы шансом. Возможно, тут пролегал путь к ее сердцу. Но злость овладела им окончательно. Он не сомневался, что перед ним — причина всех трудностей и маячившего впереди поражения, первого в его карьере и, как он надеялся, последнего.

— Странное, однако, заявление, — сказал он язвительно. — Все равно как если крестьянин скажет, что ненавидит землю. В таком случае мне остается лишь сказать, что вы оказались не в том месте и не в то время.

— Нет, напротив, я оказалась в том месте и в то время.

Теперь она злилась не меньше его. Но в ее голосе он услышал не одно только раздражение: упущенный им шанс и горечь отверженного — вот что в нем звучало. Он плохо слушал и теперь в последний момент попытался исправить свою ошибку, перейдя на примирительный тон.

— Сожалею, если бросил вам несправедливый упрек, — произнес Исаксен. — Может, стоит попробовать поговорить спокойно? Думаю, у нас много общего.

— Я прошу вас уйти, — сказал она твердо.

Он коротко кивнул, повернулся и вышел из гостиной. И Лишь очутившись на улице, понял, что она так и не предложила ему присесть. Они выясняли отношения, стоя друг напротив друга.

«Да, воспитания ей не хватает», — подумал он.

Исаксен снова отправился к вдовам и потребовал выдать ему доверенность, чтобы наконец-то воплотить в жизнь свои планы, относительно как верфи, так и судоходной компании.

— Вынужден обратить ваше внимание на то, что мое требование носит ультимативный характер, — заявил он.

Они спросили, что значит «ультимативный». Отношения между ними настолько испортились, что он все чаще обращался к сухому языку юриспруденции и пренебрегал тем, что столь высоко в нем ценили, — искусством убеждения. Исаксен объяснил, что такое «ультимативный»: если они не выдадут ему доверенность, которую он просит, он вынужден будет уволиться и искать должность в другом месте.

— Боже мой! Разве вам здесь плохо?

Он ответил «хорошо, но не очень». Он ценит город. Видит в судоходной компании многообещающий потенциал, но его работу постоянно саботируют. В нем снова всколыхнулась злость.

— Я знаю, что вы охотнее прислушиваетесь к Кларе Фрис. Но предупреждаю: она не желает вашей компании ничего хорошего.

Элен ошеломленно на него посмотрела, и он понял, что проиграл.

— Клара Фрис, бедная девочка. Если бы вы знали, через что ей пришлось пройти. И говорить о ней такое!

Приговор был вынесен. Исаксен прочитал это по их лицам: он — плохой человек. Ну что ж, он выполнил свой долг. И может уйти. Или, вернее, долг свой он как раз не выполнил, и именно это так его жгло. Он распознал возможность, но ему не позволили ею воспользоваться. Усомнились в самих его принципах: выполнить задачу настолько хорошо, насколько это возможно. Он подвел. Подвел судоходную компанию, город и себя самого. Его умение убеждать не сработало. Знание психологии потерпело поражение. Ему, единственному, кто знал верный курс, не позволили встать у штурвала и вести корабль, и некого было упрекать, кроме себя самого. Исаксен был не из тех, кто ищет козлов отпущения. Хотя город, казалось, предоставил ему выбор.

На следующий день он написал заявление об уходе.

Покидая Марсталь, Исаксен воспользовался паромом, как все путешествующие.

Ему здесь не место — таков был приговор.

Но так думали не все. Были такие, кто понимал, что судьбоносные пророчества, произнесенные им при вступлении в должность на обеде в гостинице «Эрё», начнут исполняться. Единственный, кто мог этому помешать, покинул остров. Не один только Фредерик Исаксен повернулся к нам спиной, всходя на борт парома. Спиной повернулся весь мир.

На причале стояла делегация шкиперов и штурманов. Они присутствовали в тот вечер в гостинице и слышали его великую речь.

От толпы отделился Командор. Он был самым ревностным сторонником Исаксена. Сам он, конечно, и не мечтал, что ему доведется ступить на палубу парохода. Но гордился своей дальновидностью.

Стояла дождливая осень. Исаксен держал в руке зонтик. Дул сильный западный ветер, верх хлопкового пальто промок и потемнел.

— Сожалею, что все так обернулось, — сказал Командор.

— Не жалейте меня, — ответил Исаксен и ободряюще улыбнулся, словно в утешении нуждался Командор, а не он. — То, что случилось, — моя ошибка. Надо было слушать внимательнее.