Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

— Знаешь, как мумифицируют голову? Сначала с нее снимают скальп. Не так, как эти краснокожие в Америке. Те снимают только ту кожу, где волосы. Нет, надо срезать все, вместе с лицом: ведь череп не сделаешь меньше, чем он есть. Затем кожу подвешивают сушиться над огнем. Сходства, конечно, остается немного. В искусстве портретирования эти ребята не преуспели.

Он поднес голову к своему лицу и пристально на нее уставился. Затем развернул ко мне, давая возможность насладиться зрелищем.

— Но кой-какое сходство осталось. Старушка-мать его бы узнала, а?

— Это белый человек, — сказал я.

— Конечно это белый человек. Думаешь, я стану хранить голову каннибала? Голова белого человека — большая редкость. В Малайте мне пришлось отдать за нее пять винтовок. Там все — охотники за головами. Хорошая была сделка. Я едва успел отдать ружья и познакомить каннибалов с искусством стрельбы, как они направили их на меня. Я убил всех пятерых, прежде чем они успели сосчитать до трех, чего они, кстати, не умели. Мало того что я был самым опытным стрелком, я еще и позабыл рассказать им, что, прежде чем стрелять, надо снять ружье с предохранителя. К сожалению, нельзя держать мумифицированную голову белого мужчины на виду. Но, оставаясь в одиночестве или, как сейчас, наедине с доверенным человеком, я достаю ее, сажусь и любуюсь.

Он положил голову на стол. Я уставился на чудовищно искаженные черты. Самое ужасное, что в них, вопреки всему, угадывалось человеческое обличье.

— Если у меня и есть религия, то эта религия — он. Пусть нем, но рассказывает мне все, что нужно знать о мире. Посмотри! Что мы собой представляем? Чьи-то трофеи, чьих-то врагов — несомненно, но прежде всего — товар. Нет ничего такого, что нельзя купить и продать. Я расплатился винтовками. Знай жалкие каннибалы цену деньгам, я заплатил бы подобающую цену и нам удалось бы обойтись без печального эпизода с перестрелкой. О котором я, кстати, не жалею. И это было сделкой. В мою пользу. Еще скотча?

Вообще-то, я хотел отказаться, но почувствовал, что выпить не помешает. Сидя в каюте капитана Джека Льюиса, мы пили в компании мумифицированной головы, лежавшей между нами на столе. Я косился на нее и постепенно начинал привыкать.

— А кто это? — спросил я.

— Если бы и знал, не сказал бы. Достаточно того, что я обычно зову его Джимом. Ты когда-нибудь смотришься в зеркало?

Джек Льюис взглянул мне в глаза.

У нас дома было маленькое зеркальце, но мать запрятала его в один из своих ящиков и доставала редко. Мне чаще приходилось глядеться в оконное стекло, чем в зеркало, и ни на одном из кораблей, на которых мне доводилось ходить, в кубрике не было зеркал.

— Нечасто, — ответил я.

Этот вопрос меня не интересовал, и я не понимал, куда клонит Джек Льюис.

— Разумно. Смотреться в зеркала вообще ни к чему. Зеркало всегда лжет. Когда мужчина смотрится в зеркало, он получает о себе превратное представление. Я уже не говорю о том, что зеркало делает с женщиной. Мужчина стоит перед зеркалом не для того, чтобы решить, насколько он красив. Мужское тщеславие — не в лице. Но зеркало все равно подает ему мысль о том, что он уникален, совершенно не похож на других. Только уникален он лишь в собственных глазах. Ты знаешь, как мы выглядим в глазах других, в том зеркале, которое находится здесь?

Капитан указал на свои глаза:

— Я тебе покажу.

Своими когтями он схватил Джима за косичку, и голова заплясала у меня перед носом. Я в испуге вскочил со стула.

Джек Льюис торжествующе рассмеялся.

— Это ты, — сказал он. — Так ты выглядишь в моих глазах. Это я. Так я выгляжу в твоих глазах. Так мы воспринимаем друг друга. Первый вопрос, который мы задаем самим себе, когда оказываемся напротив другого человека: какая мне от него польза? Для других мы все — мумифицированные головы.

Он снова уселся и налил себе выпить. В его взгляде читалось приглашение.

— Налить?

Я покачал головой. Чувствовал: единственное, что мне нужно, — уйти от этого человека. Но это было невозможно. Я так долго его искал. Без него мне не найти «папу тру». Я так и не спросил, где он, но Льюис опередил меня.

— Я знаю, где твой отец, — произнес он. — Предлагаю сделку. Я тебя туда доставлю, но ты мне, разумеется, заплатишь.

Он посмотрел на Джима и снова засмеялся:

— Такова жизнь. Ты мне — я тебе. Я устал от общества канаков, но мне трудно подобрать экипаж из людей моей расы. Ты будешь моим штурманом, — думаю, это повышение для человека твоих лет. Жалованья не получишь, зато бесплатный проезд. А теперь — главное.

Он поднял указательный палец и посмотрел на меня, как мне показалось, с нарочитой серьезностью. Однако я недостаточно хорошо его знал, чтобы читать по глазам.

— Я твой капитан, и ты исполняешь мои приказы.

— Я исполняю лишь приказы собственной совести.

— И что же говорит тебе совесть? — спросил Льюис насмешливо.

— Мою совесть не заботит курс, не интересуют ни жалованье, ни количество времени, свободного от вахты. Я не боюсь тяжелой работы. Но есть вещи, делать которые совесть мне воспрещает.

— Увидим, — сказал Джек Льюис. — Выбор за тобой. Отец или совесть.

— Где мой отец?

— Не скажу. Тихий океан велик, — и до твоего отца путь неближний. Дует пассат, но обещаю не водить тебя кругами. Ну, что решил? Да или нет?

— Да, — ответил я.

Мы вышли через четырнадцать дней. Трюм был заполнен. Чем — не знаю. Капитан Джек Льюис умышленно не допустил меня к погрузке.

— То же, что обычно, — ответил он на мой вопрос.

Я знал, что расспрашивать бесполезно.

Взгляд его снова стал насмешливым.

— Помни о совести. То, чего ты не знаешь, не причинит ей вреда.

Мы взяли курс на юго-запад, но пользы от этого знания не было никакой. Гавайи находились в восточной части Тихого океана, и взятый курс лишь подтверждал мои предположения: «папа тру» находится где-то посреди этой водной пустыни, на одном из тысяч островов.

Я стоял у штурвала, дул попутный бриз. Рядом со мной стоял Льюис. Он был человеком слова и, похоже, не врал, когда говорил о своем одиночестве в обществе канаков, поскольку редко от меня отходил.

— Может, для тебя это и новость, — сказал он, — но ты пересекаешь Тихий океан с неверной целью.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

Он умел вызвать мое любопытство, хоть его жизненная философия редко находила во мне отклик.

— Если спросить молодого человека вроде тебя, какова его цель, знаешь, что ответит нормальный юноша со вкусом к жизни? Он скажет: весь мир, океан со всеми островами. Юноши уходят в море, чтобы оторваться от отца. А ты его ищешь. Идешь неверным курсом. Это из-за матери?

— Для матери было бы лучше, если бы он умер и она смогла навещать его могилку. Знать, что он жив, ей во вред.