Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Как-то Альберт подсел к шкиперам в гавани, перед наступлением зимы гревшим старые косточки в прощальных лучах сентябрьского солнца. Старики нервно заерзали. Не привыкли к его обществу.

— Да, славным временам пришел конец, — сказал Альберт, не скрывая сарказма.

Они снова заерзали.

— Погибло четыреста сорок семь датских моряков, — продолжил Альберт. В подсчетах у него был полный порядок. — Среди них — пятьдесят три из Марсталя. Каждый девятый, и даже больше, из нашего города.

Он сделал паузу, давая им возможность осмыслить эти факты. Затем продолжил арифметические вычисления.

— Хотя население Марсталя составляет всего одну тысячную от населения страны. И что же мы имеем в остатке? «Славные времена»?

Он встал с лавочки и в прощальном жесте приложил палец к шляпе.

Они смотрели, как он, помахивая тростью, поднимается к Хаунегаде. О, он прекрасно считал, этот Альберт.

«Пятьдесят три погибших, — думал он, идя по Хаунегаде. — Может, я несправедлив. Город быстро забывает. Мать, брат, жена, дочь — нет. А город забывает. Город смотрит вперед, в будущее».

Инженер Хенкель по-прежнему бывал в Марстале. Высокий, широкоплечий, в пальто с развевающимися полами, он шагал по Киркестраде к гостинице «Эрё», где для него постоянно держали наготове номер. Его приезд отмечался грандиозными вечеринками с шампанским для инвесторов и прочих интересующихся, а их всегда набиралось достаточно. Херман продал не только «Две сестры», но и дом на Шкипергаде. Оставшись без крыши над головой, он поселился в отеле «Эрё», где у него вскоре образовался изрядный долг, который он не мог заплатить, поскольку все его состояние было вложено в проекты инженера Хенкеля. Но это не важно, говорил Орла Эйескоу, владелец гостиницы, охотно предоставлявший кредит Херману и инженеру. Эйескоу сам был инвестором и знал, что все окупится сторицей. Каждая бутылка шампанского была векселем, выданным в счет будущих прибылей, а Херман пил только шампанское.

Хенкель выстроил жилье для рабочих верфи за Канатным двором, где когда-то стоял сарайчик идиота Андерса Нёрре: внушительный дом с двумя лестницами, восьмью квартирами и мансардой. Ничто в нем не напоминало о миниатюрности марстальских строений, ищущих укрытия от ветра в узких проулках. Дом стоял в чистом поле, вокруг — ничего, только вид на Балтийское море, инженер словно пожелал бросить вызов и ветру и морю. После школы на Вестергаде и одевшегося в гранит величественного здания почты на Хаунегаде, под каждым окном которого красовался лепной орнамент в виде гирлянды, дом для рабочих Хенкеля был самым большим зданием, когда-либо возведенным в Марстале. Здесь обычные люди должны были жить друг над другом, без садика, без собственного отдельного выхода на улицу.

— Они — дети семьи трудовой, — заявлял пламенеющий душою Хенкель. — Это лишь начало. Придет день, когда мы снесем все это старое барахло и используем землю с толком.

Помимо верфей в Марстале, Корсёре и Калуннборге, он владел кирпичным заводиком.

— Если будет нужно, у меня хватит кирпича на перестройку всего Марсталя. Вы только скажите.

И, сидя в баре гостиницы «Эрё» с красными глазами и большими пятнами пота на рубашке, он снова угощал всех выпивкой, и мы пили за новое время — время прорыва. Мы привыкли к шампанскому. Пузырьки поднимались на поверхность и лопались с легкими щелчками, щекоча губы. Пузырькам не было конца-краю, как не было конца-краю задумкам инженера.

Херман тоже пил. Он больше не закатывал рукава, а носил запонки. Мы же все слышали про две орфографические ошибки в его татуировке.

В Марстале появился банк. Раньше только сберкасса была. В город пришел Свеннборгский торгово-кредитный банк. Здание, построенное напротив судовой конторы Альберта, было выше, чем школа, чем почта, чем хенкелевский дом для рабочих, огромный фасад его выходил на Принсегаде, широкая гранитная лестница, идущая параллельно улице, приводила к большой, покрытой блестящим лаком дубовой двери с латунной ручкой. Ну прямо вход в крепость.

С будущей верфи время от времени доносился шум клепала, но пока что из ее недр не вышло ни одного корабля.

Альберт поздоровался с кораблестроителем Петером Рохауге, когда тот после рабочего дня возвращался домой по Буегаде. Рохауге ответил на приветствие, приложив палец к козырьку картуза. Альберт спросил про работу на верфи:

— Скоро ли мы увидим, как вы спускаете на воду первый корабль?

Кораблестроитель поставил ящик с инструментами на брусчатку и скрестил на груди могучие руки. Рукава были засучены, а сами руки покрыты густыми волосами. Загодя выпятив нижнюю губу и презрительно дунув в усы, он покачал головой.

— Странно у них дела делаются, — сказал кораблестроитель. — Ежели заложить корабль и построить его — одно и то же, так я в свое время много кораблей настроил. Ни шпангоута, ни досок я лично не видел.

— Как же они концы с концами сводят? — спросил Альберт. — Не понимаю.

— Ну, никто из нас, простых смертных, тоже не понимает. Но это все оттого, что мы не так умны, как Хенкель. Вот, смотрите, капитан Мэдсен. — Рохауге приблизил голову вплотную к Альберту. Голос понизился, тон стал доверительным. — Инженер ведь как все устроил? Норвежцы платят первый взнос, еще когда только заложен киль. Затем он их сюда приглашает на шампанское и демонстрирует киль, а они думают, что корабль, почитай, готов. Им же невдомек, что предыдущей компании показывали тот же самый киль. Мы все время показываем один и тот же киль.

— Значит, Хенкель получает на строительство большие суммы денег, которые не собирается возвращать. Хм, но это же мошенничество.

Альберт был возмущен.

— Это вы сказали, капитан Мэдсен, не я. Но скоро я приищу себе другую работу. Так дела не делают.

Петер Рохауге приложил палец к козырьку и быстро удалился.

Одно время Альберт ловил креветок. Этим многие из нас занимались, когда списывались на берег. Кто-то из нужды, Альберт же ради приятного времяпрепровождения. Воды архипелага были морем мальчишек и стариков. Он изучил их еще ребенком, со всеми островками, бухтами, косами, фарватерами, песчаными отмелями и незаметными глазу течениями. В то время он исследовал эти места вместе с другими мальчишками. И теперь Альберт вновь навещал родные края. Между детством и старостью лежал мировой океан. И вот он снова вернулся к тому, что удостаивается лишь самого мелкого шрифта на морских картах. Началось это увлечение в счастливые годы, предшествовавшие Первой мировой; и в тяжелую пору, в годы, проведенные под спудом пророческих кошмаров, единственным прибежищем для него стали креветки. Когда он самозабвенно возился с вершами, под плывущими по небу облаками устанавливалось временное перемирие.