Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Но что же теперь делать? Некоторое время назад его назначили заведующим юридической консультацией, правда, пока без сотрудников, но скоро должны были появиться и они, Эрвин уже составил список и отправил на утверждение. Может, когда юристы начнут работать, им удастся изменить ситуацию, постепенно восстановить законность? Естественно, это трудно, но надо надеяться, без надежды вообще невозможно жить. Он несколько раз говорил на эту тему с Лидией, хотел обсудить ее и с Густавом, но зять не имел времени на разговоры, был очень занят. Однако из реплик и по тону Лидии Эрвин понял, что и сам Густав отнюдь не в восторге от происходящего, и если это так, то его разочарование должно было быть куда большим, чем у Эрвина, ведь Густав посвятил борьбе за социалистическую идею всю свою сознательную жизнь.

— Алекс, ты не расскажешь Каролине, что я ухаживал за француженками?

— Нет, дедушка, не расскажу.

Прогулка закончилась, дед, которого Эрвин проводил в его комнату, прилег отдохнуть, появилась Софи, посчитала деду пульс, у них сразу завязался разговор, и Эрвин почувствовал себя лишним. Отец с Германом куда-то пропали, на рыбалку отправились вряд ли, скорее вышли в парк покурить, но Эрвин присоединяться к ним не спешил, он не курил, предпочитая сигаретам волейбол. Мать хлопотала в кухне, Виктория с Лидией еще не приехали...

— Эрвин, помоги Эрне повесить занавески!

Из Риги на день рождения неожиданно приехала Эрна, младшая дочь двоюродного брата матери Гуннара. Эрвин ее раньше никогда не видел, детьми они жили в разных городах, он в Москве, Эрна в Петербурге, и оптировались их семьи в разные страны, дядя Гуннар в Латвию, а его отец в Эстонию. Правда, Эрвин дважды был в Риге, в первый раз с командой Кайцелиита, играл в волейбол, во второй — прошлым летом, ездил в командировку, но обе поездки получились как-то вдруг, и он не успел узнать у матери адрес родственников. Первые годы в Тарту мать вела с Ригой весьма оживленную переписку и зачитывала письма дяди Гуннара и детям, но потом дядя умер, его жену мать знала не очень хорошо, с детьми тоже близких отношений не возникло, Эрвину было известно только, что старшая сестра Эрны несколько лет назад вышла замуж и эмигрировала в Америку, Эрна же осталась в Латвии ухаживать за больной матерью. Теперь умерла и мать, и Эрна, видимо, чувствовала себя совсем одинокой, коли ради дня рождения двоюродной тетки пустилась в столь дальнюю дорогу — правда, ее дорога была ненамного длиннее, чем Эрвина, поскольку Лейбаку находился почти на полпути из Таллина в Ригу.

Эрна была на несколько лет моложе Эрвина и почти такая же худая, как Марта, которую она напоминала и своей замкнутостью. Эрвину всегда казалось, что мать ни одному человеку не открывает всего, что чувствует и думает, даже отцу, не говоря о детях. Иногда, правда, мать могла взорваться, и тогда в доме возникала грозовая атмосфера, такая, что отец торопился куда-то удалиться, или отправиться на работу, или пойти в гости к Августу Септемберу, своему бывшему работнику, а ныне приятелю. От Эрны, если судить по внешнему виду, Эрвин подобных эскапад не ожидал, но кто знает, какие страсти наполняли душу этой милой кареглазой девушки.

Они пошли в большой зал, где уже никого не было, Надежда с дочками свою часть работы завершили. Эрвин влез на стул, сиденье которого мать предусмотрительно накрыла газетой, и Эрна подала ему один угол занавески, держа другой в руке в ожидании, пока Эрвин наденет свой на крайний крючок. Эта работа оказалась не такой уж легкой, тесьма, в которую следовало воткнуть крючок, была узкой и из какой-то плотной ткани, и Эрвин несколько раз уколол себе палец, прежде чем крючок вошел куда надо. Затем он спрыгнул на пол, перенес стул на два метра вправо и снова влез на него, чтобы закрепить и другой угол занавески.

Снизу послышалось хихиканье.

— По какому поводу столь бурное веселье? — спросил Эрвин.

Он не знал, как обращаться к Эрне, на “вы” или на “ты”; с одной стороны, она вроде была родственницей, с другой — незнакомкой.

— Не проще ли было бы собрать все крючки вместе?

— Да, действительно, — согласился Эрвин. — Что поделаешь, я человек абсолютно непрактичный.

— Дело не в практичности, а в отсутствии технического мышления, — возразила Эрна. — Практичность — это нечто другое.

— Что именно?

— Например, умение обращаться с деньгами.

— Да, с этим у меня более или менее порядок, долгов я не делаю.

— А я с ними в свое время намучилась. Доходы были нерегулярные, иногда удавалось заработать сразу относительно большую сумму, я ее быстро растрачивала и потом почти голодала. Только постепенно научилась вести хозяйство. Сейчас этих проблем уже нет, теперь я получаю зарплату.

Эрна подчеркнула слово “этих”. Означает ли это, что теперь у нее другие проблемы, подумал Эрвин, но спросить постеснялся, а сказал вместо этого:

— Если я правильно помню, вы художница?

Краем глаза он заметил, что Эрна покраснела.

— Художница — это слишком сильно сказано. Художником был мой отец, да-да, он им действительно был. Я всего лишь его уменьшенная копия. Раньше рисовала рождественские открытки, а теперь плакаты для первомайской демонстрации. Как-то ведь надо жить.

Разговор прервался, Эрвин не знал, как его продолжить, и некоторое время они работали молча. Следующие занавески он вешал по рекомендации Эрны и убедился, что так в самом деле удобнее.

Они почти завершили работу, когда со двора послышался шум мотора, и Эрвин, выглянув, увидел, что к мызе подъезжает грузовик, в кузове которого сидят мужчины в пилотках.

— О господи, за кем они приехали? — услышал он испуганный голос Эрны.

— Почему вы думаете, что у них такие зловещие намерения? — прикинулся Эрвин храбрецом, хотя и у него упало сердце: что могло понадобиться красноармейцам в Лейбаку?

— Мою соседку увезли именно так, средь бела дня.

Итак в Латвии дела не лучше, чем у нас, подумал Эрвин, внимательно следя за машиной. К амбарам та не свернула, а подъехала прямо к дому и остановилась. Открылась дверца кабины, и, когда Эрвин увидел, что оттуда вылезает Виктория с младенцем на руках, Петером то бишь, он тихо засмеялся. Его веселость еще более возросла, когда красноармейцы спустили из кузова на землю Вальдека и Монику. Последним слез Арнольд с двумя большими узлами.

— Это моя сестра со своим семейством, — объяснил Эрвин Эрне. — Они должны были приехать на машине другого зятя, но, наверное, не получилось, и они обратились за помощью к Ворошилову. А вы еще боялись, что за кем-то приехали!

Он быстро воткнул последний крючок и спрыгнул.

— Пойдемте, я вас познакомлю с сестрой.

Оказалось, что Лидии пришлось остаться в Таллине, что-то на работе, какие-то срочные дела, потому Виктория с Арнольдом решили приехать на поезде. Они послали телеграмму, но та, как видно, не дошла, и на станции они обнаружили, что их никто не встречает. Добираться до Лейбаку пешком они, конечно, не могли, кроме младенца на руках и двух малышей у них с собой было еще и немало вещей, после дня рождения Виктория с детьми собиралась остаться на мызе отдыхать.