Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

На полдороге Алекс понял, что переоценил свои силы. В детстве все дороги кажутся длинными, в возрасте молодом или зрелом они становятся короткими, а в старости снова удлиняются. К тому же осенние бури обломали и повалили множество деревьев, и, пробираясь меж валявшихся на тропинке ветвей, а то и перелезая через стволы, он совсем выбился из сил, стала одолевать одышка, он вспотел, ноги были как ватные. Но поворачивать обратно было поздно, так что он стиснул зубы и упорно шагал и шагал, пока не показался Лейбаку.

Марта его не встречала. Пройдя в комнату Алекс обнаружил ее в слезах, жене это было несвойственно, и он испугался, что случилась какая-то большая беда, но оказалось, что Марта плачет от счастья. Всхлипывая и вытирая глаза, она объяснила мужу, что ее оставшийся в Москве отец, которого она не видела больше двадцати лет, жив.

— От кого ты это узнала?

— От Цицина.

Алекс вытаращил глаза.

— От кого?!

— Цицина. Ты что, не помнишь своего ростовского приказчика?

Конечно, Алекс помнил способного юношу, которого он учил, как мог, растениеводству, вначале, конечно, когда тот у него работал, позднее Цицин поступил в сельскохозяйственную академию, окончил ее и как будто сделал неплохую карьеру. Во всяком случае, в последний раз, когда Алекс его встретил — это было осенью 1920-го в Москве перед оптацией, Цицин как раз приехал из экспедиции в Персию, где он изучал происхождение пшеницы. Он стал уговаривать Алекса остаться в России и даже предложил ему должность директора семенного фонда, но отъезд был к тому времени делом решенным.

— Как он сюда попал?

Марта объяснила, что Цицина отправили в Эстонию в командировку по вопросу создания в новоявленной советской республике МТС. В Таллине он стал искать следы Алекса, кто-то сказал ему, что Лидия — урожденная Буридан, и дальнейшее было уже просто. Сюда они приехали вместе с Лидией на машине Густава, ждали Алекса, но, увидев, что тот задерживается, поехали на хутор.

— Я предупреждала, что ты можешь вернуться по тропинке через лес, но разве Лидия хоть кого-то слушает?

Марта заторопилась, попросила Алекса разжечь огонь под плитой и намолоть кофе, сама же откинула крышку и полезла в подвал за продуктами, надо было готовить ужин.

— Когда эти подонки расстреляли Хуго, папа и мама остались на попечении его жены, той красной комиссарши, помнишь, — продолжила она рассказ из подвала, — но потом невестку тоже арестовали и отправили в лагерь. Мамино здоровье не выдержало, и она умерла. Наверное, с отцом случилось бы то же самое, но Цицин взялся ему помогать, они живут в одном доме. Не только они, там вообще собралось много очень важных красных деятелей, — добавила она, высунув наружу голову и скорчив гримасу. — И, представь себе, отец до сих пор жив. Со своим оперированным желудком. Цицин смеялся, что, возможно, именно благодаря этому, ведь с едой у них там трудности. Отец, конечно, слаб, еле двигается, но чему тут удивляться, ему уже стукнуло девяносто. Девяносто лет — подумай, Алекс, это почти целый век.

— Его отец тоже жил до девяноста, — вставил Алекс.

Но Марта не стала развивать эту тему.

— После того как летом в Кремле разыграли эту комедию со вступлением Эстонии в Советский Союз, Цицин сразу подумал, что надо нас разыскать. Писать он не осмеливался, сказал... то есть намекнул, что это небезопасно, но я поняла, ну ты знаешь, там у них шпиономания уже приняла характер болезни, а нас все еще считают заграницей. Но потом ему предложили эту командировку...

Алекс как раз закончил молоть кофе, когда во дворе послышался шум машины. Хорошо, что он знал, кого ждать, сомнительно, узнал ли бы он в противном случае Цицина. Когда они расстались, тот был энергичным и жизнерадостным парнем, полным планов на будущее, а теперь в дом вошел озабоченный человек среднего возраста с сединой в волосах, куда более обильной, чем предполагал его возраст.

Они крепко обнялись, Алекс давно уже никого так не обнимал, в Эстонии это было не принято, если бы он полез обнимать сводных братьев даже в их дни рождения, те подумали бы, что он рехнулся. Пока Марта и Лидия накрывали на стол, Алекс с Цициным вышли покурить на крыльцо со стороны парка, Алекс предпочел ту сторону, чтобы шофер не мог их слышать. Алекс начал было благодарить Цицина за тестя, но тот не дал ему даже закончить предложение, оборвал его и сказал, что о благодарности и речи быть не может, неужели он похож на подлеца, способного забыть, скольким он Алексу обязан, разве не Алекс его в юности поддерживал, опекал, учил...

Они беседовали дружески и откровенно, словно и не было двадцати лет разлуки, до того момента, пока неспешно продвигавшийся разговор не добрался до трудных для Цицина вопросов. Алекс поинтересовался, как дела у Эглитиса, его бывшего, времен наркомзема, начальника, и Цицин, сразу ставший немногословным, нехотя сказал, что того расстреляли, как и Хуго, только по другому обвинению, кажется, во вредительстве, точно он не знает. Алекс, не желая его смущать, перевел разговор на колхозы, но и эта тема оказалась не той, на которую Цицин пожелал бы разглагольствовать, он только обронил, что с учетом масштабов России коллективизация, может, была и не самой худшей из идей, но претворили ее в жизнь далеко не лучшим образом, употребили много лишнего насилия, отчего у крестьян возникло внутреннее сопротивление и теперь сложно заставить их с полной отдачей работать. Потому, добавил он, предупреждая следующий вопрос, хромает и семеноводство, в условиях централизации как будто проще всех снабжать хорошими семенами, но получается наоборот, качество семян чаще низкое.

— Но мы стараемся, Александр Мартынович, делаем все от нас зависящее, чтобы улучшить положение, — утешил он Алекса. — Тракторов, например, за последние годы стало куда больше, вам мы их тоже отправим, вот увидите, заказ уже дан. И производство сельхозтехники можно было б и еще увеличить, но сами знаете, война на носу, сейчас танки и самолеты нужнее, чем тракторы.

— Так уж прямо на носу? — спросил Алекс.

Он тоже, глядя, как по дорогам все тянутся и тянутся колонны, подозревал, что дело идет к войне, разве для защиты границ необходимо столько народу, однако более ясную картину происходящего он себе представить не мог, даже о помаленьку продолжавшихся на западе военных действиях они теперь знали куда меньше, чем раньше, только по сообщениям немецких радиостанций, которые Марта продолжала тайно слушать, но не очень-то им доверяла, а тартуский “Постимеес”, после того как его переименовали в “Коммуниста”, стал немногословнее Цицина.

— Скорее всего, — кивнул Цицин. — Настроение такое, все понимают, что договор с Германией носит характер временный. Надо было выиграть время для перевооружения армии.