Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

— Около станции стоял только грузовик с солдатами, Виктория подошла, спросила, в какую сторону они едут, и, когда выяснилось, что в нужную, стала клянчить, чтобы нас подвезли. И они согласились, у русских все-таки широкая душа, — рассказал Арнольд, посмеиваясь.

Виктория поглядывала на Эрвина многозначительно, явно хотела о чем-то переговорить, и, когда мать переняла у нее Петера, она отвела брата в сторону.

— Эрвин, звонил Сообик, спрашивал, не знаю ли я, где ты.

— А в чем дело?

Он сразу насторожился, для чего, спрашивается, он так срочно понадобился коллеге и старому партнеру по бриджу.

— У него неприятности. Он не прошел в адвокатуру. Его не утвердили.

Кровь хлынула Эрвину в голову — еще одна дурная новость!

— И как ему объяснили, почему он не подходит?

— Никак не объяснили, потому он и позвонил, думал, что, может, тебе удастся выяснить.

— Да, конечно, в понедельник же займусь.

Дальше они эту тему обсуждать не стали, пора была садиться за стол. Эрвин оказался между старшими приемными дочерями Германа, и ему пришлось поухаживать за “дамами”, но делал он это совершенно машинально, так как мысли его были далеко. Давно уже поговаривали, что не всем адвокатам дадут разрешение на работу, и Эрвин боялся за несколько человек, в первую очередь за Шапиро, владельца большой адвокатской конторы, которого могли объявить эксплуататором, — но что новая власть имела против Сообика? Он был сыном сельского учителя, в партии Пятса не состоял, в полиции, даже обычной, не говоря о политической, не служил. Неужели ему дали отвод из-за Матильды, сестры, которая была замужем за бывшим министром? Если так, то в Эстонии скоро не найдется никого, кому разрешат работать адвокатом, подумал Эрвин, эстонский народ маленький, правительств за эти двадцать лет сменилось много, и трудно найти хоть одного образованного человека, у которого не оказалось бы ни одного “подозрительного” родственника.

Он вспомнил, как весной они, четверо партнеров по бриджу, Гофман, Шапиро, Сообик и он, собрались на прощальный вечер по поводу решения Гофмана, немца по национальности, все-таки репатриироваться на последнем пароходе.

“Вначале я никуда ехать не хотел, я — старый человек, что мне в Германии делать. А теперь посмотрел на этот новый строй и понял, что это не для меня, жена тоже пристала, боится, что будет война между Россией и Германией, и тогда нам придется туго. Дочь с семьей там как будто неплохо устроились, в Польше они надолго не задержались, зять нашел работу в Берлине, в бюро Розенберга. Барбара обещала, что они сразу, как будет возможность, возьмут нас к себе”.

“Хорошо вам, у всех вас есть родина. Гофман обзаведется в Берлине новой клиентурой, Сообику и Буридану достанутся его здешние клиенты, а куда деваться старому еврею, если его выгонят из адвокатуры?” — проворчал Шапиро.

А Сообик выразил сомнение, так ли уж радужны его перспективы.

“Я же не левый, как Буридан, и зятя-коммуниста мне тоже взять неоткуда”, — съязвил он. Эрвин стал его убеждать, что волноваться не стоит, все будет в порядке, но теперь выяснилось, что он в очередной раз оказался слишком наивным.

После обеда женщины убрали грязные тарелки и стали расставлять кофейные чашки, а с Эрвином заговорила старшая из приемных дочерей Германа, которая весной закончила гимназию и не знала, куда идти учиться дальше. На юридический факультет, о котором она подумывала, Эрвин ей поступать не рекомендовал, а когда она спросила почему, стал выкручиваться:

— Сейчас появилось много новых законов, к ним трудно привыкнуть, — сказал он вместо того, чтобы произнести вслух жуткую фразу: с правом покончено.

— Но тогда ведь именно молодым юристам должно быть проще. Им же не надо переучиваться, — возразила девушка бойко, логическое мышление она, наверное, унаследовала от отца, профессора математики.

Эрвин задумался. Как, не выражаясь слишком резко, все же довести до сведения девушки свое понимание ситуации? Ознакомившись с Уголовным кодексом Российской Федерации, он осознал, что римское право, лежавшее в основе западного, советским отвергнуто. И только ли советским? В последнее время у него возникла смутная еще, не оформившаяся полностью догадка, что и дореволюционное русское право базировалось на фундаменте, отличном от того, на который опиралась юстиция прочих европейских стран. Прочих или просто европейских? Эрвин был юристом по призванию, и для него принадлежность к той или иной цивилизации определялась, в первую очередь, правовыми нормами. Да, вернувшись в Таллин, надо постараться отыскать литературу по праву царского времени.

Пока он размышлял, кто-то подошел сзади и коснулся его плеча.

Это была Эрна.

— Я хотела попрощаться. Мне надо идти.

— Уже?

— Иначе опоздаю на поезд. Ваш дядя обещал отвезти меня на станцию.

Эрвин принял решение мгновенно.

— Подождите меня, я еду с вами.

— В Ригу? — засмеялалсь Эрна.

— Нет, мне надо в Таллин. Но до станции нам по пути.

Чего ради ждать до понедельника, надо сразу начинать действовать. Уже завтра он найдет Сообика и спросит, с кем он говорил и что конкретно ему сказали. И попытается встретиться с Густавом, если у того найдется свободная минута.

Все были крайне удивлены, что Эрвин вдруг заспешил, но он вел себя так решительно, что не оставил никому, даже матери, шансов себя переубедить.

— Мама, в Таллине меня ждут важные дела. Извини, но мне действительно надо ехать.

Они поцеловались, Эрвин сбегал в свою комнату за портфелем с плавками и тем самым Уголовным кодексом Российской Федерации, который он зубрил и во время отпуска; стоя, проглотил кусок торта, обжег горло горячим кофе, обнял отца и вышел во двор, где черный мерин дяди Тыну, свесив голову, терпеливо ждал пассажиров. Для удобства седоков в телегу положили несколько охапок сена, накрыв его парой пустых мешков. Немного опасаясь за свой парадный костюм, Эрвин осторожно сел рядом с Эрной, и “экипаж” тронулся с места.

В воротах Эрвин оглянулся: отец и мать стояли, обнявшись, на крыльце и смотрели ему вслед. Отец поднял руку и помахал, и Эрвин махнул ему в ответ. Потом телега свернула на мызовскую аллею, и родители исчезли из виду.

Глава пятая. Председатель Совнаркома

Черный “Паккард”, как всегда, ожидал перед домом. Сталин сам открыл дверцу, никто даже не пытался распахнуть ее перед ним, он это запретил. Он что, инвалид, не может повернуть ручку? На самом деле он им в какой-то степени и был, с детства, когда на него на полной скорости наехал фаэтон, но никогда из-за этого не делал себе поблажек, наоборот, всегда скрывал свой дефект. Он не был нытиком! Если у него в молодости и случались моменты слабости, то после ссылок с ними было покончено. Особенно после последней, в Туруханск, там он получил такую закалку, после которой уже ничего не страшно. Даже своему злейшему врагу — то бишь Троцкому — он не пожелал бы подобного наказания. Да ведь Троцкий в такие места и не попадал, ловкий еврей, всегда умел выкрутиться, вот и в качестве последнего убежища выбрал себе теплую Мексику, думал, что в такой дали будет в безопасности — ошибся дурачок, не было на земном шаре места, где карающая рука Сталина не настигла бы предателя.