Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Он приходит каждую ночь, когда я, наворочавшись, наконец засыпаю, придет, встанет в изножье и ждет, когда я проснусь. На нем длинное черное пальто, на глаза надвинут капюшон, так что лица его я не вижу, а лишь слышу дыхание. Я протягиваю руку, ища Алекса, но в постели рядом никого. Тут он начинает тихо смеяться и вытаскивает булатный нож. «Кто ты?» — спрашиваю я сиплым голосом. «Свобода», — отвечает он, и поднимает нож. Я жду его удара, но вместо того он отворачивается и выходит из комнаты, держа нож наготове. Я вскакиваю, бегу в комнату ребят — он там, стоит у кровати Германа с занесенным над мальчиком ножом, я кидаюсь на него, хватаю за запястье, но он отталкивает меня, и в следующий миг я вижу его уже в изголовье Эрвина. «Чего ты от нас хочешь? — хриплю я. — Что мы тебе сделали?» — «Мне от вас ничего не надо. Просто вы позвали меня, я и пришел, — отвечает он. — Сбросил оковы, разнес стены тюрьмы, сорвал решетки с окон, и вот он я». И опять смеется.

Потом я просыпаюсь, в комнате холодно, а я в поту. В квартире тихо, все спят. Я прислушиваюсь к тому, как бьется сердце, как пульсируют сосуды в висках, как тяжело дышит Алекс. Мне страшно, хочется прижаться к нему, но нельзя, Алексу нужен отдых, завтра все начнется сначала — пешком на работу, весь день в Наркомземе, поздно вечером пешком же обратно. Он настаивает, чтобы мы перебрались в другую квартиру, но я не хочу, у меня дурное предчувствие, мне кажется, что, если мы однажды предадим свой дом, мы уже никогда сюда не вернемся. Скоро весна, тогда будет легче, возможно, Алекс вывезет нас на лето из города, хирург Костомаров недавно уехал, сказал, что попытается добраться до Киева, и попросил Алекса, чтобы он присматривал, насколько это возможно, за его квартирой и дачей. Дача — это не предательство. Костомаров звал с собой и нас — чтобы потом из Киева вместе бежать в Берлин, но мы не осмелились — у него двое детей, у нас пятеро. И вообще, для того чтобы появиться перед родственниками в качестве бездомных бродяг, просить милостыню — для этого ситуация должна быть совсем безнадежной. Сейчас это все же не так, на юге, говорят, создали армию из добровольцев, я думаю, так это и должно было случиться, иначе просто нельзя. Если все нормальные люди объединятся против большевиков, то, возможно, их уже к осени прогонят.

Но почему все так пошло? Мне часто вспоминается один эпизод, которому мы были свидетелями, когда Алекс как-то после театра повел меня для разнообразия ужинать к Тестову. Обычно мы ходили в «Альпийскую розу» или в «Билло», иногда и в «Савой», но на этот раз ему захотелось попробовать русскую кухню. У Тестова было много народу, почти все пьяны, столы тесно заставлены блюдами, когда Алекс заказал всего лишь одно холодное мясное ассорти на двоих и бутылку шампанского, на нас посмотрели как на ненормальных — как на ненормальных или как на нищих. Мне показалось, что один официант шепнул другому: «Не обращай внимания, это немцы». Просидели мы там недолго, и именно в тот момент, когда собирались уходить, из фойе послышался жуткий грохот. Мы были уже на ногах, я вздрогнула, но Алекс сказал, чтобы я не боялась, мы пошли в гардероб и в дверях чуть не столкнулись с посетителем, направлявшимся из фойе в зал. Вдребезги пьяный, с красными и словно бешеными глазами, он шатался, размахивал бумажником и как будто хотел что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Выйдя в фойе, мы увидели, что большое зеркало разбито, а на ковре среди осколков лежит бутылка шампанского — она осталась целой. Официанты уже убирали, мы прошли в гардероб, Алекс спросил у швейцара, что случилось, и тот сказал: «Да ничего особенного, господа немного развлеклись». Рядом стоял один знакомый Алекса, пока я надевала шляпу, они поговорили немного, и, когда мы уже были на улице, Алекс пересказал мне услышанное от него — оказывается, это вовсе не было случайностью, посетитель, некий купец, именно так все и запланировал, он заявился в фойе с бутылкой шампанского, огляделся, швырнул бутылку с размаху прямо в зеркало и пробормотал: «Офц-нт…счт». И вернулся в зал.

Я думаю, из той дыры, которая образовалась, когда разбилось зеркало, и вошел человек в черном — и не только оттуда. Таких дыр, наверное, было неисчислимое множество. И в наш дом путь ему был открыт, через дверь, которую оставил неплотно притворенной Вертц. Это случилось еще летом, он приехал неожиданно, когда Алекса не было в Москве, принес гостинцев, сидел смущенно в гостиной, слушал, как София играет на рояле, выпил одну чашку кофе, другую, третью, и ушел. Создалось впечатление, что у него тяжело на сердце, что он хочет что-то сказать, извиниться за то, что случилось в марте, либо, наоборот, повторить признание, но не осмеливается, он же такой стеснительный. Только, уходя, он оставил дверь в квартиру слегка приоткрытой, словно для того, чтобы я позвала его обратно или чтобы юркнула за ним в подъезд, чего я, конечно, не сделала, — и вот через эту щель и вошел человек с булатным ножом.

У каждого из нас есть или разбитое зеркало, или приоткрытая дверь, или еще какая-та дыра, через которую он входит, — но как его заставить теперь убраться восвояси?

Глава вторая. Под обломками

Весной Алекс перевез семью на дачу Костомарова, сам же остался в городе, продолжая ходить на работу, хотя делать там было особенно нечего — запас семенного зерна был исчерпан, и, когда прибудет новая партия, никто не знал. Дни напролет они играли с Августом Септембером, которого ему тоже удалось устроить в Наркомзем, в шашки и пили чай, но наконец Алексу это надоело, он ненавидел безделье, и он решил испросить отпуск. Непонятно, смог ли бы он этого добиться собственными силами, Эглитис был человеком осторожным и хотел, чтобы сотрудники всегда находились под рукой — мало ли какая в них может возникнуть надобность, но на помощь пришла секретарша того, рыжая еврейка Рашель Борисовна, которую Алекс с первого дня стал «подкармливать», делясь с ней остатками своей былой роскоши в виде английского чая. «Дайте это мне», — сказала она, когда Алекс объяснил, чего ради явился к начальству без вызова, взяла два листа бумаги с написанным от руки коротким текстом — Август Септембер быстренько присоединился к бывшему патрону — и без стука вошла в кабинет Эглитиса, оставив Алекса среди набившихся в приемную личностей весьма сомнительного толка — о последнем свидетельствовала кожаная мебель предыдущего хозяина, некого миллионера, изрезанная ожидавшим приема народом вдоль и поперек, от скуки, наверное.

Ждать пришлось долго, и Алекс стал уже жалеть, что затеял столь рискованное дело, кто этого Эглитиса знает, еще возьмет и уволит его, до конца он Алексу не доверял, даже несмотря на то что имел немало поводов убедиться в его профессионализме, — «бывший» он «бывший» и есть, но в итоге его терпение было вознаграждено, дверь в кабинет открылась снова, и Рашель Борисовна торжественно вручила ему оба заявления, на которых размашистым почерком Эглитиса было начертано: «Удовлетворить». Сердечно простившись с любительницей английского чая, Алекс направился к выходу, прихватив по дороге Августа. Пройдя по длинному, когда-то красному, но сейчас цвета мазута, ковру к лестнице, они спустились по мраморным ступенькам в фойе. Запах сырости и махорки, заполонивший особняк, здесь ощущался сильнее всего. Комиссариат зимой топили тоже не ахти как, и, хотя сейчас был уже конец мая, дом еще не успел как следует прогреться, к тому же в фойе вечно кишмя кишели «паломники»; дожидаясь возможности попасть на прием к какому-нибудь начальнику, они курили и бросали окурки прямо себе под ноги, те, конечно, никто не убирал, и плиточный пол с шахматным узором был покрыт слоем мусора толщиной чуть ли не в вершок. Все это очень напоминало Алексу апокалипсис, сравнение тем более оправданное, что одна стена помещения была ранее украшена фреской, изображавшей Судный день, — в прошлом времени о ней приходилось говорить потому, что за последнюю зиму картина успела потерять изрядную долю своей импозантности, щеки у ангелов позеленели от плесени, а у нескольких грешников и вовсе, наверное в наказание, отвалились конечности. В остальном фойе тоже подверглось разгрому, зеркала были разбиты, скорее всего, они вызывали у посетителей комплекс неполноценности, стены заклеены циркулярами Совнаркома, а над аркой, ведущей в глубину дома, висел красный лозунг «Мир хижинам, война дворцам!».