Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

Ну, теперь о самом концерте. Выход на сцену удался Марису на славу. Молодой человек сначала отвесил поклон Изабелле, затем остальной публике, на миг облокотился о рояль и прикрыл глаза, будто задумавшись: то ли опускаться на табуретку, то ли нет? Все-таки сел и заиграл. Тем временем мы успели хорошенечко изучить его фрак. Наимоднейшего покроя. Андерсониха, правда, уверяла, что фрак куплен здесь, в Берзайне, у Хебенспергера, но Сакне шепнула мне: «Настоящий заграничный штоф!» В зал все время входили опоздавшие. В публике громко переговаривались и двигали стульями, потому скучать не приходилось. Услышав у себя за спиной шуршание конфетных оберток, я оглянулась. Господин Рацен тут же предложил мне шоколадку из шикарной коробки. Берите, не стесняйтесь, которые блестящие — с ромовой начинкой… Надо же подкрепиться, а то кто знает, скоро ли кончится это бреньканье. На рояле юный артист играл совсем неплохо, с азартом. Вверх-вниз, и опять вверх-вниз… Потом, слегка успокоившись, играл посередке. Когда звуки окончательно замирали, мы все аплодировали и кричали: браво! (Так принято.) Наконец понесли на сцену букеты. А от Рейтерши и ее Зиночки — огромный венок из роз. От Изабеллы — сто лилий. От Румпетеров (букет артисту преподнесла Вальтрауте) — гвоздики. В антракте дамы заторопились в артистическую уборную, а мужчины поспешили спуститься в буфет». (Все это согласно воспоминаниям госпожи Ф.)

Могу представить, как чувствовал себя бедняга Марис в первом отделении концерта… После выступлений в консерватории, в Пальфи-зале, в Шенбруннском дворце и на Линцском фестивале он впервые в жизни встретился с феноменом, о котором, правда, уже был наслышан: в музыкальных кругах это называется «неподготовленный слушатель». До сих пор Марис играл только на академических концертах, ему внимали сплошь специалисты и мастаки (слово из лексикона Атиса Сизелена). Но публику, которая явилась сегодня в Общественное собрание, нельзя было назвать даже единственной в своем роде — скорее уж двойной, тройной, может быть, пятерной… Что ж, Марис, ты ведь сам вывесил пеструю афишу о «вечере для избранного общества». Теперь стисни зубы и держись до конца — зал битком набит. Будь это в другом месте и в другой раз, вскочил бы, захлопнул крышку инструмента и — куда глаза глядят… Но векселя, но отец, а главное — собственная репутация! Нет, он сыграет свою подлую, свою жалкую роль до конца, в первый и последний раз!

(Музыка, моя единственная, моя большая любовь, прости!)

Пока он играл, люди не переставая ходили взад-вперед, как в станционном зале ожидания. Шуршали бумажками, разговаривали. В искусстве Шопена, пожалуй, немного разбиралась лишь Зинаида со своею польскою мама, однако и они не слушали, а без конца перешептывались и толкали в бок бледного коротышку, того самого юного болвана, которому вздумалось разыграть Мариса в Калнаверах.

Марис чувствует, что и он начинает нервничать, становится все рассеяннее. Играет пьесу, а одним глазом поглядывает за публикой. Какое уж тут проникновенное музицирование!

Вышел на авансцену, отвесил особый поклон Юлишке. Девушка сидела между матерью и одним из своих воздыхателей в самой середине первого ряда, ни дать ни взять королева. Почему он ей поклонился, не понял сам. Юлишка неприязненно поглядела на него и отвернулась. Потом в ноктюрне g-moll Марис (как это делается, он видел в одном фильме) попробовал подражать Листу — великий маэстро, играя на фортепьяно, одновременно сверлил взглядом графиню д’Агу. Графиня д’Агу (на сей раз Юлишка) внимала ему потупив взор, так что Лист, простите, господин Мессарж оставил намерение воспроизвести мизансцену из кинокартины «Сон любви». Зато подобрался и стал музицировать сосредоточеннее. Эта строптивица как-никак слушала… Слушали его исполнение еще два человека, которых Марис приметил в зале чуть позже. Одним из них был Атис Сизелен. Марис специально попросил поставить стул у самой сцены для своего первого учителя. Там учитель Сизелен и сидел неподвижно, со странным выражением лица.

«Что ему не нравится?» — разволновался Марис.

В почти что пустом третьем ряду, на крайнем стуле, на почтительном удалении от семьи фабриканта Рейтера, обхватив руками седую голову, сидел сгорбленный старый еврей в рабочей одежде. Он внимательно прислушивался к шуму капель шопеновского дождя и во время прелюда Des-dur уронил слезу. Может, он и не плакал вовсе, может, просто так — шмыгал носом, но вот уж потеха была отменная! Дамы из передних рядов показывали на него пальцем и хихикали.

Госпоже Рейтер даже стало неловко. Вручая Арону Цукерману билет на концерт, она рассчитывала, что старый стекольщик имеет хоть какое-то понятие о том, как подобает вести себя в подобных случаях…

Странным образом этот небольшой инцидент вернул Марису душевное равновесие. Он вспомнил совет седогривого льва Фредерика Ламонда:

— Если в зале сидит только один человек, для которого стоит играть, играй для него. Музицируй со всей страстью, на которую ты способен, словно выступаешь на Зальцбургском фестивале. Никогда не позволяй себе небрежности, не угождай толпе. Истинный виртуоз блистает в любых обстоятельствах, он играет для самого себя.

Золотые слова!

Перед самым концом первого отделения (осталось еще исполнить Фантазию f-moll и Балладу) Марис преобразился, он как бы воздвиг барьер между собой и равнодушным залом, выключился из пространства и времени. Словно там, в партере, бурлил ручеек или сюда, на сцену, доносился отдаленный уличный шум (это никогда не мешает мыслям). Теперь он музицировал по-настоящему… Тихий ангел пролетел. Даже жующие на миг перестали двигать челюстями, притихли в своих креслах и стали прислушиваться. Атис Сизелен задержал дыхание. Юлиана подняла голову и удивленно посмотрела на артиста, но Марис уже ничего этого не видел. Он углубился в свой таинственный мир.

Благословенное мгновение длилось, однако, недолго. При звуках последнего аккорда раздался пронзительный вопль «браво!». Господа сломя голову помчались в буфет, а дамы стоя устроили овацию. Артисту пришлось не то четыре, не то пять раз выходить на вызовы. Снова цветы, снова девицы преподносят букеты и, краснея, делают книксен: кто приседает еще по-детски, а кто уже наискосок…

В антракте дамы почти все устремились в артистическую уборную. Суетились, подбирали оставшиеся на рояле цветы. Картибнек принес и положил возле трюмо большую коробку шоколада (приложенная к ней лента информировала, что это от Изабеллы де ля Мотт). О!

Мадам Конрад и опомниться не успела, как Зинаида стала обносить присутствующих конфетами, словно это была ее коробка; тут Изабелла спохватилась, отобрала коробку и сама принялась любезно угощать дам и маэстро. Марис должен был съесть обязательно вон ту — с ликерной начинкой, и непременно еще одну, пожалуйста… И потом еще одну — крестная заставляла силком.