Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

— Папочка, а не тот ли это пастух, которого ты когда-то выставил из дому? Он, кажется, катал меня на лодке?

— Тот самый! — отвечает по-немецки Марис. — Как приятно, что вы меня вспомнили. Я вас тоже чуточку помню… У вас в тот раз что-то нехорошее со штанишками приключилось… ой-ой!

И снова хохот. В особенности эта шуточка понравилась Зинаидиной маме, а у Изабеллы и берзайнских патрициев аж дух захватило, когда они услышали иностранный выговор чужака.

— Вы говорите как прирожденный австриец, — восторгается мадам де ля Мотт. — Долго жили в Вене?

— Четыре с половиной года! — кричит Зина.

(«Ах ты черт! Она ведь знает про него все до мельчайших подробностей. И почему платье в грязи и разодрано? Неужто они катались по земле?» — молча стонет бедняга Цал.)

— Разрешите откланяться, мадам! — Марису наконец позволено сесть в седло.

— Адье, дорогой! — громко говорит Зинаида. — Только не забудьте, что вы мне обещали, когда мы скакали сюда.

Юлишка навострила уши. У них уже свои тайны…

— Что я обещал? — удивляется Марис.

— Весь второй и третий ряд оставлен для меня, так?

— Конечно!

Марис торопливо достает из кармана брюк блокнотик (там весь его распорядок дня, по пунктам), просит карандаш, сгибает ногу в стремени и, положив блокнотец на колено, принимается писать записку.

— Кассиру. Прошу забронировать… барышне… к черту… как же вас звать?

— Зинаида.

— Фамилия?

— Рейтер… Зинаида Бернадетта Эва Ванда Рейтер!

— Понял… Пять мест, — говорит Марис, — ein Moment.

«Прошу забронировать барышне Зинаиде Рейтер весь второй и третий ряд.

Причин медлить больше нет! Прыгает в седло, дергает поводья и — пошел! Фицджеральд — на дыбы и в галоп.

— До свидания, крестная! — Марис еще успевает помахать рукой Изабелле де ля Мотт. — До скорого свидания! (Звучит в высшей мере вызывающе, но что-то у него на уме.)

Конь мчится в Межсарги по прямой, через луга и Раценское болото, и всадник вскоре исчезает из виду.

— Сумасшедший! Потопчешь мою траву! — кричит вдогонку Теофил.

Дамы без промедления держат генеральный совет. Благоверная Рейтера, за нею Изабелла, за нею Румпетерша, под конец еще и Андерсониха наперебой вырывают из рук Зинаиды таинственный документ. Сосредоточенно изучают его.

— Что это значит, Зина? — допрашивает дочку госпожа Рейтер. — Что ты ему наобещала?

Вокруг Зинаиды столпились и молодые берзайнские патриции.

— Красавчик! — восторгается Вальтрауте. — Ну и везет же тебе!

— Нахал и грубиян! — говорит Хаан-Гайле.

— В нем все-таки есть нечто поэтичное, — думает вслух господин Андреянов.

— Почему, Юлишка, он вам так ужасно не понравился?

— Голубая мечта кухарок, — говорит Юлиана. — Ферт с обложки журнала мод. Ничего благородного, ничего возвышенного.

Подруги чрезвычайно удивлены. Они впервые слышат, что Юлишка интересуется чем-то благородным и возвышенным… (что в таком случае делает здесь этот Гайле?)

— Здорово он тебя уязвил, — смеется Изабелла. — Ты действительно тогда запачкала штанишки, моя маленькая!

— А вы все сегодня замарались из-за этого дурака, — парирует Юлишка. — «Ах» и «ох»!

Зинаида принимается рассказывать о своем «колоссальном приключении». Как заблудилась, как забралась на сеновал. Как ночью объявились разбойники. Как один из них подошел прямо к ее ложу («Вот, вот! Я так и знал!» — насупился Цал) и хотел зарезать ее кинжалом. Но тут прибежал второй и приказал первому идти в дом и держать язык за зубами. («А что же второй? Второй остался?» — Цал снова за свое.) Утром прислушалась: звучит фортепьянная музыка. Польская. Сначала мазурка, затем вальс, Шоп’хен…

— Слышала бы ты, маман, как он играет Valse As-dur… Ах! Представляешь — великий артист. Учился в Вене у Феликса Баумгартнера и Вальтера Гизекинга. Сперва я подумала — Орлов. Но он играет еще лучше. Ох! Как сам бог!

— Зинахен, Зинахен! — одернула ее госпожа Ф. — Не сравнивайте с богом.

— В таком случае — как дьявол! Знаете, я влюбилась! Разумеется, подобно Юлишке: платонически…

— Хватит дразниться! — крикнула Юлиана. — Господин Андреянов, уведите меня! Я больше не в силах слушать эту кумушку!

(Юлиана и два ее поклонника — все втроем пошли бродить по парку. Впервые в жизни втроем…)

Старые дамы, как и девицы, слушали Зинаиду разинув рты. Один лишь Теофил ничегошеньки не понял. Что происходит? Отчего это дочь Рейтера так взбудоражена? Что сын Межсарга ей сделал?

— Нет же, нет! — успокаивает его Изабелла. — У твоего крестника в среду концерт в Берзайне. Теперь уж придется и нам пойти.

— Ты можешь идти, если хочешь. Я должен уехать на две недели. Продают с торгов винокурню в Эстонии, в Пернове [16] Пярну. . Я хочу ее заполучить, потому что у меня есть все. Поняла? Все, кроме винокурни.

Он домчал до межи раценского надела и отпустил поводья. Фицджеральд пошел плавным шагом. Теперь можно все как следует обдумать. Уже там, в Калнаверах, ему пришла в голову отличная идея. Если все пойдет прахом и до Вены, не дай бог, дойдет слух об аукционе и суде над отцом, о плебейском происхождении Межсарга и тоскливой нищете, в которой он прозябает, можно будет сослаться на крестную де ля Мотт и крестного-миллионера. В самом деле, ведь Марис Межсарг занесен в метрическую книгу Звартской церкви как законный крестник Теофила Конрада. Отчего бы не рассказать коллегам, как крестник в детстве иногда (ну, ладно — однажды!) гостил в старинном замке крестной, воздвигнутом на вершине могучей скалы на берегу Скальупе. Подчас (ну, ладно — однажды!) катал мадемуазель де ля Мотт в ее собственной яхте по искусственному озеру, устроенному в имении, и едва не утопил, — нет, нет — спас чуть ли не от смерти.

Как-нибудь летом приезжайте к нам погостить в имение, господин президент! Морис Мессарж и де ля Мотт; прекрасная пара, не правда ли? Де ля Мотт и Морис Мессарж… Морис Мессарж и де ля Мотт… де ля Мотт и…

Марис весело, во весь голос, запел старую театральную песенку:

— Эдуард и Кунигунда, Кунигунда и Эдуард!

(«К» не выпевается, и латышские поэты образовали новое имя — Унигунда…)

— Ну, отец, съездил я не зря, — спрыгивая с Фицджеральда, еще издали кричит Марис. — Эта фройляйн за доставку в Калнаверы пообещала приобрести целых два ряда. Провалиться мне на этом самом месте, если она не расшевелит и всех остальных девиц и матрон. Знаю я это изысканное провинциальное общество, оно как бикфордов шнур: подпалишь — и пороховница взлетает на воздух. Теперь нам остается разжечь в них дух соревнования. Срочно нужна афиша. Подай-ка мне кисть и краски! Текст я уже по пути придумал.

Музыкальное суаре только для избранного общества, могущего себе позволить дорогие билеты — по 4 лата.