Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

Для малоимущих повторение осенью.

Второй и третий ряды забронировал фабрикант господин Рейтер.

На оставшиеся билеты можно записаться в кассе Общественного собрания.

Люди уже с вечера толпились на площади перед постоялым двором и у дверей Общественного собрания. Здесь только что были вывешены огромные разноцветные плакаты, извещавшие о предстоящем концерте для «избранного общества». Мануфактурщик Сакне принялся было зубоскалить по этому поводу, но дражайшая половина посоветовала ему оставить шуточки и спешно приобрести билеты, потому что она только что повстречалась на улице с Бунденшой, содержательницей банного буфета, и та еще с противоположного тротуара заорала во всю глотку:

— Что? Вы не идете на суаре? Чересчур дорогие билеты, да? Мы-то, конечно, можем позволить себе такой расход.

Торговец тканями испугался и прикусил язык. Дойдет до покупателей, что Сакне не может потратиться на билеты, толков не оберешься. Бог с ними, с этими четырьмя латами, все лучше, чем попасть на язычок Бунденше.

Оставив Фицджеральда на постоялом дворе, Марис пошел в Общественное собрание проведать кассира, справиться, как у него дела. Второй и третий ряды Зинаида Рейтер уже выкупила. Поначалу, правда, Рейтер, чертыхаясь, уперся — и ни в какую, но в конце концов поддался на уговоры жены и дочери:

— Ладно! Так и будем сидеть! Три болвана на два ряда…

Однако госпожа Рейтер оказалась самой сообразительной из трех болванов. Она заставила Лаймона Цала взять десять билетов, пять всучила жене пристава (если они лелеют надежды на мою Зиночку, пусть раскошеливаются), шесть штук реализовала с наценкой в дамском комитете местного прихода, а один билет в качестве платы за остекление веранды преподнесла старику Цукерману (Арон долго не мог прийти в себя от изумления). Подсчеты показали, что она даже подзаработала на этих билетах.

Уходя, Марис наказал билетному кассиру:

— Первый ряд пока никому не продавать! Только по моему письменному распоряжению.

И намекнул, что ждет высоких гостей… Но это не для всеобщего разглашения…

Кассиры умеют держать язык за зубами, и утром следующего дня весь городок уже знал, что первый ряд забронирован для каких-то важных особ.

Уездный начальник вызвал к себе блюстителей порядка.

— В Берзайне в среду вечером ожидаются высокие гости. Ты встанешь на вокзальной площади, а ты — на углу Рижской и Горной. Оба в касках. Выгладить брюки, обшлага белые.

Домовладельцам с Рижской улицы было приказано: на всем протяжении от вокзала до Общественного собрания помыть окна и подновить рамы. Беркольдову баню на скорую руку побелить — первое впечатление у гостей должно быть светлым. После чего начальник лично позвонил в кассу и приказал забронировать ему, его супруге, теще и обеим дочерям билеты в первом ряду. Кассир клялся и божился, что ближе четвертого ряда билетов нет, все уже заказано либо распродано. В конце концов шеф полиции уступил и согласился на четвертый. Но места должны быть такие, чтобы все было хорошо видно — в смысле, видно весь зал, с первого до последнего кресла. Прослышав, что фабрикант Рейтер, и глазом не моргнув, купил два ряда, Румпетер поспешил приобрести семь мест для своей семьи, так как Вальтрауте уже закатила скандал… В четыре часа пополудни началась грызня за девятый и десятый ряды. Городской голова оскорбился, получив билеты в десятом, поскольку обувщик Трезинь, приплатив паршивый лат, попал-таки в девятый. «Вот! Опять процветают жулики и взяточники, точь-в-точь как в царское время, — констатировал среброкудрый господин. — А то мы и не знаем, что Трезинь накануне банкротства».

На следующий день, получив сведения (из достоверных источников) о ходе распродажи билетов, Марис почувствовал себя окрыленным.

— Наш план реализуется на все сто процентов! — подбодрил он отца, усаживаясь за фортепьяно. — Я встретил вчера в Берзайне на улице дочь Рейтера, она обещала за мной заехать. А то пришлось бы мне садиться в роспуски в ультрамодном фраке. Смехота, да и только! Как уж ты, отец, доберешься, не знаю. В спортивном авто Зинаиды всего три места, ее жених едет с нею, у них то ли пари, то ли уговор, я так и не понял.

— Что уж там, — отворачиваясь, сконфуженно сказал старый Межсарг, — разве я стану путаться у вас под ногами… Что я, не слыхал, как ты играешь! С утра до вечера в ушах звенит… Кроме того, мне нечего напялить на себя. Не могу же я в этой прохудившейся куртке торчать в первом ряду, только тебя позорить!

— Что верно, то верно… — согласился сын. — Это повредило бы нам обоим. Мне в первую очередь… На сей раз не в искусстве соль, речь идет об уплате долга. Должен ведь я хоть разок тебе помочь.

Старик ушел на пойму сено ворошить, а Марис все сидел за инструментом. Он уже составил программу концерта. В первом отделении — только Шопен. Во втором — Лист. С таким букетом не стыдно показаться перед публикой, с подобным репертуаром он выступал даже на Линцском фестивале. Берзайнские дамы изголодались по Шопену — пожалуйста! А потом господин Мессарж продемонстрирует им свою ослепительную технику на труднейших опусах Листа. В конце первого отделения сыграет на бис «по заявкам барышень»: популярных миниатюр (музыкальных табакерок) у него хоть отбавляй.

Шопен был зеркалом самых чистых и сокровенных чувств Мариса, он гранил его мастерство кантилены, а Лист — Листа можно было назвать его демонической стихией. Ибо не существовало таких высот темпа, чеканности, трудности, которые не покорились бы нашему свободному художнику. Тут сам президент кураторского совета не мог ему надивиться.

— По-моему, в этом темпе не угнался бы за вами и Горовиц, — смеясь сказал профессор, когда Марис на выпускном экзамене сыграл листовский парафраз «Тангейзера». — Какие руки! И откуда в пальцах такая сила?

Президенту ни в коем случае не следовало знать, откуда… Но пораженным однокурсникам он шепнул:

— Это у меня от колки дров и еще от уздечки. Какой такой уздечки? Однажды в детстве я вывалился из седла. Поводья обмотались вокруг запястья, и меня протащило изрядный кусок по земле. С тех пор запросто беру ундециму. Гляньте-ка!

Что правда, то правда, Марис своих рук никогда не щадил. Не то что Орлов, Карло Цекки или Людвиг Бетинг. Те перед выступлением мочат пальцы в розовой водичке, массируют их и греют. И вечно страдают от растяжения мышц и скрипа суставов (Цекки даже собирается бросить карьеру пианиста и заняться дирижированием).

Во втором отделении соната h-moll, тарантелла, «Мефисто-вальс» и уже упомянутый парафраз-гигант.

(Окно открыто. Напротив, сразу за яблоневым садом, зеленеют поля господина Рацена. За банькой начинается ржаное поле… Спрячемся во ржи и послушаем, как он интерпретирует «Тангейзера». Для следующих концертов неплохо бы написать об этом произведении небольшую аннотацию.)