Михаил Новорусский - Записки Шлиссельбуржца

И вот появляются у нас в изобилии чучела птиц, животные озер и морей, пресмыкающиеся, насекомые, флора лесов и полей, многочисленные окаменелости -- остатки животных и растительных форм давно прошедших времен, и наконец камни и камни, в таком множестве, точно мы совершали экскурсии по всем горам земного шара и изучали самолично строение земной коры во всех подробностях.

"Диорит и диабаз, синит и габбро, филлит и геллефлинта" и все подобные названия, которые так дико звучат в ушах непосвященных и составляют пустой звук для всякого, читающего петрографию страны, тотчас воплощаются в живые образы, как только познакомишься с образцами пород, носящих такие странные названия, и хоть отчасти уразумеешь их природу и способ происхождения.

Мои знания тотчас и ощутительно расширяются. И Урал, и Альпы, и Карпаты, и Кавказ для меня уж не просто горы , т. е. каменистые выпуклости земного шара, а хребты из разнообразных пород, образцы которых я знаю и живо представляю залегающими на местах в огромных толщах. Мне известна уже структура их. Нигде не был я дальше своего "Шлюшина", но горизонт свой расширил настолько, точно и мне доступны были созерцания горных, массивов, которые так влекут к себе своей необыкновенной внешностью и простых туристов и любознательных путешественников.

Потом, когда я увидал в Финляндии камни на местах их залегания, натура все-таки превзошла мое воображение. И мне казалось очень странным видеть в огромных массах те образцы, которые я привык рассматривать не иначе, как в форме щебня, причем некоторыми породами мы так дорожили, что дробили их точно сахар в сахарницу.

Чтобы ознакомиться как следует с присланной из Музея коллекцией, которая лежала у нас всегда не менее недели, приходилось тотчас же браться за учебники и справочники, лежавшие до этого без нужды и употребления. Наука бралась, правда, не целиком, а в отрывках. Но эти отрывки связывались потом, по мере накопления, общею связью и давали наглядное и простое освещение предмету, который без того оставался бы мертвым и совсем не интересным. Затем, работая по составлению коллекций из разных наук и разных отделов, мне приходилось постоянно воспроизводить и комбинировать заново знания, которые были еще так недавно совершенно чуждыми и недоступными, отчего они сами собой прояснялись и укладывались в си-стему. Человек я был уже не молодой. Память, когда-то твердая и быстрая, значительно ослабела от тюремного режима, повторять, поэтому, приходилось помногу. Но времени для этого было достаточно. А работы по составлению коллекций тем и хороши, что они заставляли постоянно воспроизводить научную систематику и терминологию, которая от повторений прочно усваивалась. Теперь мир для меня уже не та мертвая пустыня, в которой глаз профана не видит ничего кроме простых красок, иногда в сочетании дающих эстетические формы. Теперь он -- живой организм, где все находится в строгом взаимном сцеплении, где нет ничего ничтожного или неважного, где все полно интереса и движения, и где любознательный ум чувствует себя совершенно подавленным сложностью, разнообразием и изяществом строения, как в целом, так и во множестве деталей, от грубых и доступных глазу до самых тончайших и микроскопических.

Словом, краткий эпизод сношений с Музеем остается в моей памяти самым благодарным временем из всей продолжительной жизни в Шлиссельбурге. Музей дал нам не только возможность посвятить несколько лет, праздных и бездельных, осмысленному и полезному труду, но и доставил массу знаний, которых помимо его добыть нам было решительно негде. И следует ли прибавлять, что как у меня, так и у большинства моих товарищей навсегда сохранится чувство самой искренней признательности как к доктору Безроднову, так и к тем из заведующих Музеем, кто с полною готовностью и отзывчивостью доставлял нам эти научные развлечения и интеллектуальные занятия.

Последствием этих музейных занятий явилась целая моя книга под заглавием: "Что делать народному учителю" (изд. 1919 г.), в которой приведены снимки с моих работ в Шлиссельбурге.

Пища духовная.

Habent sua fata libelli (И у книг есть своя судьба).

Латинская пословица.

I.

Я выделил в особую главу нашу духовную пищу. В начале я уже называл несколько книг, читанных мною в первый год заточения, и тем дал уже читателю некоторое понятие о характере нашей умственной пищи. С течением времени она разнообразилась все больше и больше. Сам я, конечно, не стоял на высоте всех знаний и не мог перечесть всего, что находилось в нашем распоряжении. Поэтому мне необходимо сойти здесь с личной почвы для того, чтобы ознакомить читателя полнее с нашей сокровищницей знания и, можно сказать, с главным жизненным нервом, который поддерживал в нас душу живу и охранял нас от окончательного душевного разложения.

На первых порах, когда весь день, за исключением 2-х часов прогулки, проводился в камере, читалось особенно много. Запас книг был небольшой, и число нечитанных быстро сокращалось.

Поэтому при каждом визите кого-нибудь из Петербурга, если посетитель расположен был принимать наши заявления, мы неопустительно напоминали ему о присылке книг. Заявления эти делались разно. Одни просили прислать "что-нибудь по истории", "что-нибудь по естествознанию". Другие называли прямо тех или других авторов, которых знали по старой памяти. Если генерал был в духе и не пьян, или плотно и приятно позавтракал перед визитом, он относился внимательно к нашим заявлениям и приказывал своему адъютанту тут же записать их. Затем мы ждали приблизительно с полгода результатов и обыкновенно на одну из пяти просьб получали то или другое удовлетворение.

В первый же год моей жизни посетил нас генерал Шебеко, товарищ министра, заведующий полицией, только что назначенный на место известного своей жестокостью Оржевского, которого прогнали в Вильну после нашего, процесса. Со мной и Лукашевичем Шебеко был тогда необыкновенно любезен.

Товарищи острили по этому поводу, что он нам обязан повышением и потому старался выразить нам признательность за нашу услугу.

С предупредительной улыбкой он спрашивал у меня, не могу ли я сделать какого-нибудь заявления. И когда я сказал, что мне желательно было бы получить Полный Свод законов, он даже просиял от удовольствия, точно я польстил ему этой просьбой.

-- Помилуйте,-- ответил он,-- у нас там они даром валяются! Пришлем, непременно пришлем!

И приказал адъютанту записать.

Но за все 18 лет я так и не добился этого Свода, хотя еще раза два повторял эту просьбу разным лицам. Очевидно, им совсем не хотелось, чтоб мы вычитали там что-нибудь насчет своих "правов" и затем цитатами оттуда повергали в смущение своих высоких посетителей. Это девственное неведение законов систематически поддерживалось в наших душах вплоть до последнего года, вопреки явному требованию, что никто не должен отговариваться их неведением. Зато любопытно было слышать, когда местное начальство называло законом тот или другой § своей инструкции.