Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

Все чаще, преимущественно ночью, поскольку тихо, становится страшно и странно – вот и этому придет конец. Как же так? Все будет, а я – нет, не буду. Непонятно. Если все будет, то куда же я денусь? Ведь если меня не будет, кто же увидит, что все есть?.. Можно, конечно, согласиться, что и всего остального не станет вместе со мною, но как же – вместе с каждым умирающим исчезает весь мир?.. Миров не напасешься.

Впрочем, рассуждениям этим сотни лет. Даже религиям не вполне удавалось и удается мирно пресечь их.

И еще интересно: почему нас так занимает прекращение физического существования после физиологической жизни и нисколько, ну очень мало, – возможное существование до нее?

Как всегда, стоило начать эти размышления, тут же безнадежно запутался.

Все мы, живые существа, кроме самых жутких человеческих извергов, к детенышам не только своей, но любой породы относимся особенным, не то что мягким, но сентиментальным и даже нежным образом. О тигрице, выкормившей козленка, и прочих искривлениях инстинкта в трогательную сторону даже телевизор говорит довольно спокойно, поскольку часто. Сказку о мальчике, воспитанном волками, написал английский колонизатор Киплинг, зато соответствующие пословицы и прочие, как теперь говорят, мемы придумал литературоцентричный русский народ: человек человеку волк, с волками жить – по-волчьи выть, сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит, так что тамбовский волк тебе товарищ…

Однако не все мы волки.

Взбунтовавшихся, но усмиренных сипаев англичане привязывали к орудийным стволам, так что ядро пролетало сквозь пленного. У волков пушек отродясь не бывало.

И когда в новостях показывают мальчишку лет десяти, отрезающего специальным ножом голову стоящему на коленях крупному мужчине, я жалею, что атомная война не состоялась. Общими усилиями мы ее вполне заслужили. Вот то-то и оно…

Общими же усилиями восполним пробел и рассмотрим мир среднего младенца. В глазах новорожденного этот мир перевернут, Божью благодать видим мы кверху тормашками – до тех пор, пока не научимся поворачивать окружающее еще на полкруга. Висящие в действительности, как в отряде космонавтов, мы тренируемся жить в страхе. Ну да ладно. Спокойно. Все наладится. Нам ничего не остается, кроме как верить в этот счастливый конец.

Мы устроены страннейшим и сложнейшим образом. Причем не только о душе речь, Бог с нею. Нет, о чистой анатомии и даже просто механике. Присмотритесь, чем и как мы ходим и бегаем – впрочем, бег есть частный случай ходьбы, ноги те же и даже передвигаются почти так же, только быстрей. Так вот, присмотритесь. Это же можно с ума сойти! Каким образом сохраняется равновесие, как выдерживается и меняется направление, как успеваем выдвигать вперед и оставлять в тылу попеременно то одну, то другую ногу? И на ходу принимаем решение, какую именно… Причем регулировка индивидуальная, походки у всех разные. Представьте себе, что каждое колесо крутилось бы по-своему и трение качения не подчинялось бы никаким общим законам!

Так передвижение – еще не самое хитрое, чему мы научаемся в самом начале эксплуатации нашего организма. Вот, например, мы едва заметно подмигнули едущей на встречном эскалаторе симпатичной девушке, одновременно скорчив для нее забавную и никем не замеченную рожу. Вы отдаете себе отчет в степени сложности этих действий, каждого в отдельности и всех в сочетании? Не отдаете. И не задумываетесь. И хорошо, потому что если о таком задумываться без привлечения математического аппарата и вообще научных методик, а простым человеческим умом, то обязательно с него сойдешь.

С ума.

Сойдешь – и остановишься на секунду…

Лучше уж привычно смотреть в одну точку, как нормальный псих, и повторять беззвучно: «Что же делать, что же делать?»

Хорошим тоном среди большей части интеллигенции, да и вообще в нашем народе считается обычай поносить самих себя, говорить про русских гадости в форме анекдотов или серьезных обличений национального характера. Как говорится, рашен сам себе страшен, к чему еще можно было бы добавить – смешон и неприятен. Для меня такое отношение к землякам чем дальше, тем все более становится неприемлемым. Этому способствуют и сильно углубившееся за последние десятка три лет знание других народов, с которыми познакомился в их естественной среде обитания; и достойное поведение соотечественников во многих пережитых за это же время ситуациях, вроде путчей, дефолтов, переделов собственности и стабилизаций; и просто собственная уравновешенность взглядов, пришедшая с возрастом.

Но есть одно качество нашей народной психологии, существенным образом влияющее на общественный быт, которое чем дальше, тем больше меня раздражает. Я имею в виду почти полное отсутствие эстетического чувства в повседневных, житейских его проявлениях, нежелание и даже неумение довести любое практическое дело – хоть ремонт подъезда, хоть сборку автомобиля – до завершения, до безукоризненного конца, до состояния, радующего глаз и душу нормального и особенно знакомого с цивилизованными стандартами человека.

Каждый день два раза, на службу и обратно, я до недавнего времени ездил по ставшему знаменитым в последнее время подмосковному шоссе. Дом мой стоит от самого шоссе километрах в пяти, которые пролегают по тоже вполне прилично заасфальтированной узкой дороге-просеке. Несколько лет назад, когда я перебрался сюда из московской квартиры, именно езда по этому пятикилометровому отрезку в сосново-смешанном старом лесу доставляла мне наибольшее удовольствие от загородной жизни. Высоченные сосны стояли ровными шпалерами, дорожное полотно летело меж ними ровной лентой – что еще нужно для душевного спокойствия… Разве что хорошая музыка, так она вот, пожалуйста, в автомобильном аудио.

Но постепенно дорога стала обстраиваться дорогими коттеджными поселками, выросли красно- и желто-кирпичные стены, купола и минареты индивидуальной архитектуры, за которую шоссе и переименовано из Новорижского в Нуворишское… Ну и ладно. Не такой уж я эстетический пурист, чтобы из-за этого всерьез расстраиваться. Потомки подучатся, наберутся культурки, башенки снесут, лужайки, напротив, достригут до среднеевропейского состояния – все лучше, чем серые избы и провисшие заборы традиционных подмосковных дач. Будет нормальный буржуазный пригород…

Как бы не так. Безобразие и грязь, от века сопутствовавшие всякому российскому строительству, одновременно с небывалым прежде богатством пришли и на нашу дорогу. Традиции возведения свинооткормочных колхозных комплексов, усугубленные расцветом частной инициативы, изуродовали окрестности.