Джей Макинерни - Яркие огни, большой город

— Я так и думала.— Она обрадовалась, что интуиция ее не подвела.— А со Стефани Бейтс?

Потом она спросила:

— Ты счастлив с Амандой?

— Да, кажется, счастлив.

— До конца жизни?

— Надеюсь.

— Мне повезло,— сказала мама.— Мы с папой были счастливы. Но не всегда было легко. Однажды я хотела уйти от него.

— Правда?

— Все мы люди.— Она поправила подушку и поморщилась от боли.— Мы были очень глупые.— Она улыбнулась.

Откровенность заразительна. Ты начал вспоминать детство. Пытался объяснить ей свои детские ощущения. Рассказал, что всюду чувствовал себя посторонним, как бы отстранялся от своего существа и смотрел на себя со стороны. Интересно, другие люди испытывают то же самое? Ты всегда считал, что другие более четко представляют себе, что они делают, и куда меньше терзаются вопросом: для чего? Ты поведал о своем первом дне в школе. Ты ревел и цеплялся за ее ногу. Ты даже помнил, какие на ощупь были ее брюки из шотландки, как они царапали твою щеку. Она отправила тебя к школьному автобусу — тут она прервала тебя, чтобы сказать, что переживала не меньше, чем ты,— а ты спрятался в рощице и дождался, пока автобус тронулся, затем вернулся домой и сказал, что пропустил его. И мама отвезла тебя в школу на автомобиле, и ты явился в класс с опозданием на час. Все наблюдали, как ты входил с записочкой, а потом объяснял, что пропустил автобус. Когда наконец ты сел на свое место, то понял, что отстал навечно.

— Тебе не кажется, что все чувствуют примерно то же самое?

Затем мама сказала, что всегда знала о твоем лихом трюке с термометром (ты опускал его в горячую воду — симулянт!), но разрешала тебе притворяться больным, когда тебе действительно требовалась передышка.

— Ты был невозможным мальчишкой. Рева-корова.— На лице ее появилась гримаса, и тебе даже на мгновение показалось, будто это от того, что она вспомнила, как ты ревел.

Ты спросил, не нужен ли ей морфий, и она сказала, что нет, пока не нужен. Она хотела говорить с тобой еще и еще.

В окне над изголовьем ее кровати занималось серое утро. В других комнатах спали трое братьев, отец, тетя Нора. Аманда была в Нью-Йорке.

— Я был хуже, чем Майкл и близняшки?

— Гораздо хуже.— Она улыбнулась, словно сказала тебе комплимент.— Намного хуже.— Ее улыбка сменилась гримасой боли, и она сжала пальцами простыню.

Ты умолял ее сделать укол. Но приступ боли прошел, и ты видел, как расслабилось ее тело.

— Пока не надо,— сказала она.

Она рассказала, каким ты был невыносимым ребенком: вечно все раскидывал, грыз игрушки и ревел — ревел все ночи напролет.

— Тебе никогда не удавалось нормально уснуть, помнишь? Иногда ночами нам приходилось везти тебя прокатиться на машине, чтобы убаюкать.— Она, казалось, вспоминала это с удовольствием.— Ты был не от мира сего.

На лице ее вновь появилась гримаса, и она застонала.

— Подержи меня за руку,— сказала она. Ты протянул ей руку, и она схватила ее неожиданно крепко.— Больно,— сказала она.

— Пожалуйста, дай я сделаю тебе укол.

Ты не мог выносить больше ее страданий, чувствовал, что сам вот-вот потеряешь сознание. Но она велела еще подождать.

— Знаешь, что это такое? — сказала она.— Какая это боль?

Ты мотнул головой. Она помолчала. За окном пропела первая утренняя птица.

— То же самое я чувствовала, когда рожала тебя. Странно, но это так.

— И тебе было так же больно?

— Ужасно больно,— сказала она.— Ты никак не хотел вылезать. Я думала, что помру.— Она втянула сквозь зубы воздух и резко сжала твою руку.— Так что теперь ты знаешь, почему я так тебя люблю.

Тебе бы хотелось расспросить ее поподробнее, но голос у нее был такой слабый и сонный, что ты не хотел ее прерывать. Ты держал ее за руку, надеясь, что она дремлет, и наблюдал, как дрожат ее ресницы. Со всех сторон раздавался щебет. Казалось, ты никогда не слышал одновременно столько птичьих голосов.

Вскоре она заговорила снова. Она вспомнила одно утро, которое ей почему-то особенно запомнилось. Мать жила тогда в двухкомнатной квартире над гаражом в Манчестере, в штате Нью-Гэмпшир.

— Я стояла перед зеркалом, словно никогда прежде по-настоящему не видела собственного лица.— Она говорила тихо, и тебе пришлось наклониться, чтобы услышать ее.— У меня было какое-то странное чувство. Я знала: что-то случилось, но не знала, что именно.

Она забылась. Глаза ее были полуприкрыты, но ты видел, что она смотрела куда-то. Окно в спальне наливалось светом.

— Папа,— сказала она.— Что ты тут делаешь?

— Мама?

Она помолчала какое-то время, и затем вдруг глаза ее открылись. Пальцы разжались.

— Боль уходит,— сказала она.

Ты сказал, что это хорошо. Комната, казалось, внезапно озарилась светом.

— Ты держишь меня за руку? — спросила она.

— Да.

— Хорошо,— сказала она.— Держи и не отпускай.

Твоя квартира теперь кажется тебе совсем маленькой. Майкл похрапывает на диване. Тот последний, самый откровенный разговор с матерью все не идет у тебя из головы. Потом ты нюхаешь кокаин. Где-то, бесконечно далеко, эти белые полоски сходятся, и там, в загадочной точке пространства, расколотый мир вновь обретает цельность. На секунду ты ощутил блаженство. Тебе показалось, что цель — вот она, совсем близко. Затем кончилась кока. Втянув последнюю полоску, ты посмотрел в зеркало. Вид у тебя просто жуткий, из носа торчит свернутая в трубочку двадцатка. Цель ускользает. Нельзя все исправить за одну ночь. Ты чересчур возбужден, чтобы о чем-то думать, и чересчур измучен, чтобы заснуть. Ты боишься, что если уснешь, то уже не проснешься.

Звонит телефон, словно сирена. Снимаешь трубку, когда раздается второй звонок. Сквозь шум и невнятицу голосов до тебя доходит, что это Тэд. Он хочет встретиться с тобой в «Одеоне». Там вечеринка. Тебя очень просят прийти. Ты говоришь, что будешь через десять минут.

Накрываешь Майкла одеялом, набрасываешь пиджак, проверяешь, сколько у тебя денег (бумажник почти пуст), затем прикрываешь дверь и запираешь ее. На улице припускаешь трусцой. У двери банка на Шеридан-сквер (он работает круглые сутки) вставляешь в автомат пластиковую карточку, которая, как гласит объявление, является талоном на банковские услуги. Раздается звонок, открываешь дверь и входишь в помещение цвета ярко освещенного плавательного бассейна. У автомата, выдающего деньги, стоит какой-то тип в маскировочной военной форме. Его движения очень выразительны — словно он участвует в видеоигре. Если он не поторопится, думаешь ты, придется его убить.

Наконец он поворачивается к тебе и разводит руками.

— Компьютеры, мать их за ногу. При таких темпах они мир не завоюют. Эта чертова контора — «Ситибэнк» — в воскресенье утром не может соединиться со Стейтен-Айлендом. Нет связи! Ладно, давай, попытай счастья.