Павел Лукаш - Пазлы

Я знаю, что у красивых свои проблемы. К ним попросту боятся подходить. Кажется, что у такого все схвачено. Что ему никто не нужен. Но далеко не у всех все тип-топ. Вот и ему явно не по себе, когда вокруг девчонки крутятся и глазами долбят. Он даже краснеет. А я подошла. По человечески, без кокетства, как бы по делу. А потом еще раз подошла…

Не знаю, долго ли мы будем встречаться. Девки, как с цепи сорвались — поняли, что реально. Да и сам он сообразил уже — что к чему. А мне этих нервов не надо, хотя способы, чтобы его удержать — известны и просты. Но ведь я могу добиться любого парня. И мне выбирать…».

Дальше о том, как сложно обниматься в парке, не снимая роликовых коньков, как избивали нашу героиню в школьном туалете подружки и как она с подружками била другую девочку в том же туалете, про купленный кому-то мотороллер и про то, что кому-то мотороллера не купили…

Шрифт — крупный — это для читателя-дурака, который не вникнет в глобальность идеи, читая мелкими буквами. Если распечатать нормально, получится страниц двести. Собственно, не хуже нашумевшего романа «Приходи, маньяк!», и может стать бестселлером, но не с моей нелегкой руки. Была б у меня возможность дать это главному, он бы напечатал с продолжением. Но нет возможности. Пусть крутится сама. В интернете. В молодежных конкурсах. Сейчас все пишут романы — начало века, понимаете ли. Как иначе подвести итог всем прошедшим векам?

«…Новую свою плюшевую собаку она назвала Фреди, точно так же зовут мою старую плюшевую собаку…» — из другого романа.

«…Виски при разбавлении водой теряет крепость, сохраняя вкус и аромат, но нет напитка, который при разбавлении водой сохранял бы крепость…» — из другого романа.

Как иначе поделиться своим единственным и неповторимым опытом?

Кстати, почему я выбирал пазл дешевый и сложный? Я же не всегда экономлю на пазлах и сложных не люблю — где картинка собирается подбором, а не ориентируясь на цветной рисунок. Вторая тому причина — несложившийся роман (не с Веркой, а тот, который я надеялся написать), и первая — меня уволили из журнала. То есть, денег сейчас мало, а свободного времени много. Можно собрать необъемный невнятный пазл. Можно прочесть рукопись незнакомой девчонки. Можно сделать усилие… и попытаться дописать свое произведение…

Как-то раз на курортном морском берегу я познакомился с Денисом Карповичем Лазаревичем — пенсионером какого-то там значения. Значение он заработал в известной конторе, о которой повествовал со слезами на глазах и слюнями умиления на устах. Служба кончилась болезнью сердца, иначе, как утверждал Лазаревич, его с места танком не сдвинули бы — он трудился бы до сих пор, зарабатывая не какое-то, а о-го-го какое значение. Денег Лазаревичу хватало: судя по намекам и недомолвкам, кроме персональной пенсии, он успел что-то урвать и надежно припрятать. И вдруг — клиническая смерть.

Когда он временно умер, то попал в небесную канцелярию — и там, как оказалось, нужны толковые работники. Лазаревич рассказал мне о жизни после смерти и о жизни своей при жизни, пока мы распивали очередные пол-литра холодной водки, коротая тихие вечера.

Его история меня заинтересовала. Мне показалось, что из нее получится увлекательная проза. Но беда в том, что Лазаревича слишком быстро реанимировали — он же не в простую больницу попал, а в значительную — чему Денис Карпович сам не рад, так как уверен, что загробная жизнь должна была иметь успешное продолжение. Он подарил мне свой рассказ с условием, что я допишу его до конца. Я очень старался, но теперь уперся в чистый лист. Не представляю — что же будет дальше.

— Здравствуйте, господин ангел!

— Ерунда, — какой из меня ангел?

— Но ведь вы совершенно призрачный…, извините, прозрачный.

— Радуйся, что вообще что-то видишь. А прозрачный-непрозрачный — дело привычки.

— Кто же вы?

— Я такой же… Словом, я такой же, как ты. Просто мне поручили объяснить, ввести в курс дела…

— Разве этим занимаются не ангелы?

— Конечно, ангелы, но кто-то же должен за них работать…

Мы шли по длинному коридору. С одной стороны — двери, двери, с другой — окна, окна… Все расплывчато.

Из окон свет. Знаете — голубые стеклянные шарики? Смотришь сквозь него на солнце… Вот такой, приблизительно, свет — напоминает детство.

— Что там, за окнами?

— Все. Ты сейчас не напрягайся, не думай ни о чем. Увидишь, когда привыкнешь. Висячие сады, например, или Полтавскую битву, Елисейские поля… Но не сейчас… Ты на двери смотри — вникай в обстановку.

На дверях надписи. Вижу плохо, тем более без очков, щурюсь, чтобы прочитать: «Быт», «Работа», «Финансы», «Здоровье»… Под табличкой «Любовь» — две поменьше: «Плотская», «Духовная». Встретилась и такая: «Чтоб ты сдох».

— А эта — что обозначает?

— То самое.

Вошли в кабинет сквозь незаметную такую дверцу.

— В принципе, сюда проходят через секретарскую, но я попросил сделать и отдельный вход.

В кабинете кресло, стол, стул для посетителей, компьютер, телефон — все расплывчато.

— Мы тут по-простому: быстро понимаешь, что не надо лишнего. Кстати, как тебя называть? По паспорту ты Денис, по метрике — Дионис…

— Называйте Денисом.

— А зря: Дионис — красивое имя, такого у нас еще не было, по крайней мере, при мне.

— Долго объяснять…

— Ничего, что я на «ты»? — вдруг спохватился он. — Тут все на «ты». Начальник, не начальник… И вообще — сегодня начальник, а завтра — бац! — на склад перевели. Главный-то наш — конечно, ангел — там у них другие дела, но я его и сам редко вижу, то есть слышу, или, правильней сказать, ощущаю.

— Но почему именно я? Жил себе на пенсии, с Жориком гулял. Вдруг этот микроавтобус…

— Дорогу надо правильно переходить. Шучу, конечно, но в каждой шутке — сам знаешь… Говорили там одной — теперь уже нашей сотруднице: «Не переходи на красный свет. Сколько еще они будут тебя пропускать? Пять? Ну, постараешься — десять лет». Двадцать восемь стукнуло — в тот же день задавили. Вот, что значит самомнение. Так и не научилась на зеленый…

— Так ведь Жорику не до шуток, ему на ту сторону надо. Его-то за что? Совсем еще молодой…

— Не за что, а потому что… Не психуй — все наладится. И на вопросы я отвечу — не на все, но сразу, и так далее — по мере поступления. А почему ты? Не знаю. Знаю, что у нас проблема с кадрами. САМ-то вездесущ, но говорит только с царями. Мы уже совсем зашились, а у тебя тридцать лет стажа, и все по делу. На письма отвечал? В ситуациях разбирался? Судьбы людские решал на своем скромном уровне? Здесь тебе легче будет — перепроверят, утвердят. Ты — инстанция первичная, но точку зрения выражай обдуманно. Справишься — хорошо. Нет — переведут на склад.