Илья Стогов - 150 дней в Петербурге

– А откуда вообще в Петербурге появились эфиопские рукописи?

– Что-то покупали, что-то привозили путешественники, что-то присылали в дар. Рукописи ведь во все времена считались неплохим презентом. Известно, что после того, как в Тегеране был убит Грибоедов, персидский шах, желая замять скандал, отправил в подарок русскому царю большую и очень ценную коллекцию рукописей. Эфиопские книги, конечно, не столь изумительно оформлены, как персидские, но в качестве дара (чтобы не сказать взятки) ценились тоже высоко. У нас, например, есть роскошный экземпляр Восьмикнижия, привезенный в Петербург министром почт и телеграфа Эфиопии.

– И чего же хотел от России эфиопский министр?

– В те годы Эфиопия почти в одиночку отбивалась от армий сразу нескольких европейских держав. Император Менелик активно искал союзников и отправлял делегации в Петербург, к православным единоверцам. В ответ на его просьбу, уже в 1895 году в Эфиопию были направлены русские военные врачи. Основанный ими госпиталь действует, кстати, до сих пор, и русские студенты даже в наше время ездят туда на практику.

– У России была собственная колониальная политика в Африке?

– Такой, как у французов или британцев, не было. Но заполучить стратегические базы цари пытались. В 1888 пензенский мещанин Николай Ашинов отправился в Эфиопию с отрядом из полутора сотен казаков и попробовал основать на пустынном берегу Красного моря колонию под названием «Новая Москва». Дело обернулось международным скандалом, поселение Ашинова было разбомблено французским флотом, а самого его под конвоем отправили назад в Петербург.

Разбитый, но не сдавшийся, Ашинов привез в столицу империи даже флаг, который был поднят над первой русской колонией в Африке. Это реликвия долгое время хранилась в петербургской Духовной академии, а потом куда-то потерялась. Зато дошли привезенные им рукописи. Сегодня они тоже хранятся в нашем Музее.

То, что не удалось царям, получилось у большевиков: уж у СССР-то проблем с базами в Эфиопии не возникало. В 1970-х последний эфиопский император был то ли задушен, то ли утоплен в отхожем месте, а к власти пришли коммунистически-настроенные военные. Об интернационалистах, служивших в Эфиопии, пишут меньше, чем об афганцах, или ангольцах, хотя их общее количество измеряется в тысячах человек.

– А, правда, – спросил я у Екатерины, – что главным сокровищем эфиопских императоров был какой-то особый перстень?

– По древней легенде, записанной в священной для эфиопов книге «Кэбра Нагаст», их императоры ведут род от библейского царя Соломона. Считается, будто некогда в гости к Соломону пожаловала знаменитая царица Савская. У них случился роман, и в результате, родился ребенок, – прародитель всей императорской династии. Соломон был так рад наследнику, что на прощание подарил царице Савской свое волшебное кольцо.

– Правильно ли я понимаю, что речь идет о том самом перстне, которым по легенде запечатывали кувшины, внутри которых томились джинны, вроде старика Хоттабыча?

– Да, все верно. Это тот самый перстень. Но, где перстень может находиться сегодня, ученые не знают.

– Ничего себе! А могло получиться так, что после революции императорский перстень прихватил кто-нибудь из русских десантников, охранявших императорский дворец? И сегодня древняя реликвия хранится, как трофейная безделушка где-нибудь в Пскове или Рязани?

– Вот об этом, – улыбнулась Екатерина, – мне абсолютно ничего не известно.

Честно говоря, у меня не очень получается писать об ученых. Как правило, у них удивительно скучные биографии: пыльные книги, тихие кабинеты, годы, проведенные над письменным столом. Но к Татьяне Александровне Пан это точно не относится.

– Я росла, как типичная профессорская дочка: пианино, спецшкола, пластинки Pink Floyd, подпольные концерты Гребенщикова. Английский был для меня, по сути, вторым родным. Но вот китайский, на котором я разговаривала до трех лет, забылся полностью. Поэтому в Университет я решила поступать именно на китайское отделение и вскоре заново все выучила.

У обоих моих родителей были китайские корни, и сама я тоже родилась в городе Ханьчжоу, так что после школы по идее могла бы получить китайский паспорт. Но в Китае тогда бушевала культурная революция, отношения между странами были прерваны. И я получила паспорт СССР. Национальность мне написали по маме («русская»), но фамилию я решила оставить китайскую.

В те годы газеты писали о Китае только страшное, хотя дома я видела, что быть китайцем это вовсе не плохо. Так что мне хотелось разобраться. Чем дальше, тем сильнее. И я стала разбираться.

Татьяна Александровна – один из самых известных петербургских востоковедов. Единственный, чуть ли не во всей Восточной Европе, специалист по древнему народу маньчжуров. Да и как ей было не заинтересоваться востоком, при такой-то семейной истории?

– Мою бабушку звали Надежда Дементьевна, она была русской девушкой из-под Вятки. А деда звали У Цзиньлун, он был китайским фабрикантом. Дед закупал сырье в Сибири, потом на принадлежащих ему фабриках выделывал шкуры и продавал готовую продукцию обратно в Россию. Во время какой-то поездки он встретил бабушку, и домой, в Харбин, вернулся уже с невестой.

После революции китайский город Харбин превратился в этакий «Остров Крым». Сюда эмигрировало чуть ли не два миллиона русских офицеров, предпринимателей, священников. И несколько десятилетий подряд эти люди продолжали вести почти ту же жизнь, к которой привыкли еще до революции: называли друг друга «Ваше благородие», по воскресеньям ходили в церковь, читали газеты с ятями.

Семья деда считалась зажиточной. В Харбине у него был собственный дом, дочки (мама и ее сестра Елизавета) росли в относительном достатке. Дома говорили по-русски. В гимназии им преподавали выпускницы Смольного института. А предки отца носили фамилию Пан и жили южнее, в китайском городе Далянь (Дальний). Там у них было несколько фабрик. Детство папы прошло в громадной родительской усадьбе, но в какой-то момент богатство исчезло. То ли было проиграно в карты, то ли его отобрали японцы – не знаю.

После войны папа переехал в Харбин и работал учителем русского языка в китайской школе. Там они с мамой и встретились. В 1954-м мои родители повенчались в православном соборе, а год спустя родилась я.

Татьяна Александровна Пан родилась в Китае. Но если об этом не знать, то никогда и не догадаешься: типичная петербургская ученая дама. Негромкая речь, привычка пару секунд подумать, прежде чем ответить на вопрос. За окнами Института восточных рукописей, в котором она работает последние несколько десятилетий, течет свинцовая Нева.