Эрне Урбан - Утренняя заря

— Думаю, что нет. Я бы об этом знала. Все документы на квартиру хранятся у меня, товарищ подполковник. Мебель, квартиру — я все оставила, а вот документы, перебравшись сюда, захватила с собой.

— Это хорошо, очень хорошо! — сказал Холло. — Я рад, что это так.

— Почему?

— Так легче будет выселить из нее ту женщину.

— Дай-то бог! — вздохнула тетушка Шарангне. — Она и не любила никогда сына. Никогда… Из-за новой квартиры за него пошла. Надоело жить с родной матерью; та тоже хорошая птичка, между нами будет сказано.

— А вы, мамаша? Вы-то почему не попробовали отговорить сына от этого брака?

— Пробовала я, — безнадежно махнула рукой тетушка Шарангне. — Говорила я ему: «Подожди, Ферко, пока ты не отслужишь в армии, ты еще не настоящий мужчина. Но он ничего ни слушать, ни видеть не хотел… Он так влюбился в эту женщину, словно заболел тяжелой болезнью… Моя начальница, хорошая такая женщина-невропатолог, узнав о моем горе, как-то сказала мне: „Эх, тетушка Шарангне, бывает и такое. Любовь и слепа, и глуха, и подчас не имеет ничего общего со здравым смыслом. Она ломает, крушит человека, а иногда доводит мужчину до того, что он готов даже на убийство пойти, если в таком состоянии вдруг столкнется с разочарованием. К примеру, если его насильно разлучить с возлюбленной или если вдруг он узнает, что она ему не верна, он готов пойти на любые жертвы и не побоится ни опасностей, ни насмешек, ни позора“».

— Точная картина, — согласился Холло. — Все правильно, от первого до последнего слова. Ваш сын, мамаша, тоже чуть не совершил убийство в порыве охватившей его злости.

Тетушка Шарангне так и попятилась, глаза ее стали большими-большими. Она испуганно зашептала:

— Это… неправда! Не может такого быть! — Она заплакала. — Этого-то я и боялась. Я даже спросить вас об этом боялась.

— А что вы можете сказать о жене сына?

— Что сказать… Прежде мой сын был самым смирным и послушным. Я и слова-то от него грубого не слыхивала. Книги он любил, музыку, мастерить что-нибудь любил. Часами мог сидеть и копаться в часах, например, если они сломаются, или отцовским инструментом что-нибудь делать. Но уж коли его кто выведет из себя, он весь посинеет, зубами заскрипит, заупрямится…

— Вот об этом вам и следовало бы сказать нам. Кому же, как не родной матери, сделать это? На это у вас полное право имеется, и вас как мать это ближе всех коснется.

— Люблю я его.

— Охотно верю. Любите и потому, видимо, воспитывали его, балуя. Ничего небось не жалели?

— А как же иначе-то? — жалобным тоном сказала старушка. — Каждый родитель так делает.

— Это верно, делает… но каждый по-своему. И до известной степени.

— У вас есть свои дети, товарищ подполковник?

— Дети? — улыбнулся Холло. — У меня уже внуки есть — трое!

— А у меня Ферко один-единственный. Полусирота, можно сказать. Отца-то он и не знает вовсе. Ему и трех годков еще не исполнилось, когда отец погиб в катастрофе. Механиком он был… на руднике. Так раздавило, что и хоронить-то нечего было. С тех пор для меня сын и стал единственной отрадой. Разве я могла хоть в чем-то отказать ему?

— А ведь вы… я слышал, воспитательницей были, — заметил, качая головой, Холло. — Других-то детей вы наверняка не баловали так… Поймите меня правильно, я не собираюсь читать вам нотаций, уважаемая. Сюда меня к вам необходимость привела. Что случилось, того уже не изменишь, но сейчас нам с вами необходимо повлиять на вашего сына, а то он упорствует, упрямится. На весь мир смотрит как на своего врага. Его сейчас не интересует ни развод, ни собственная судьба, ни ваша.

— Моя судьба? Что вы имеете в виду?

— Я говорю о квартире.

— Понимаю, понимаю, — закивала головой тетушка Шарангне. — Если не будет развода, эта женщина будет владеть нашей квартирой. Да еще смеяться надо мной начнет… А с сыном? Что будет с моим сыном?

— Точно пока сказать не могу. Возможно, дело придется передать прокурору, возможно, он попадет в руки к психиатру. Третьего не будет, если мы не сможем вывести его из того состояния, в котором он находится.

— Ужасно… — произнесла старушка. — Но почему вы решили, что именно мне удастся вывести его из этого состояния? И как это сделать?

— Вам это удастся сделать одним своим появлением… Он вас уже звал. Когда он рыдал в палатке санчасти, то звал не кого-нибудь, а именно вас. Я сам это слышал. И этот факт свидетельствует о том, что порыв злости у него уже прошел и сейчас его в основном мучают угрызения совести и стыд.

— Из-за меня? Вы так думаете?

— Он сам себя корит и упрекает за то, что стал игрушкой в чужих руках, в руках нехорошей женщины, которая преследовала корыстные цели… Подробностей я не знаю, но могу себе представить, что именно его сейчас тревожит. Он очень переживает за вас, но у него нет сил попросить у вас прощения. Развод и все прочие формальности произойдут несколько позже, когда он полностью оправится от болезни.

Эти слова Холло сильно подействовали на тетушку Шарангне. Она тихо заплакала, а затем сказала:

— Добрый вы человек. Спасибо вам за все. Родной отец и тот не отнесся бы лучше к моему упрямому, робкому… и несчастливому сыну. Я вот только не знаю, когда я смогу отсюда вырваться? У нас сейчас идет генеральная уборка… кругом кавардак. К тому же я нянчу двух малышей. Одному второй годик пошел, а другой еще меньше.

— Это вопрос разрешимый, да и нет его вовсе, — успокоил старушку Холло. — Люди очень хорошо поймут, что для вас сейчас самое важное — это съездить к сыну. Я сам поговорю с ними. А за вами я завтра пришлю машину. Договорились?

Однако подполковнику Холло не пришлось посылать за тетушкой Шарангне машину.

Вскоре после того, как тетушка распрощалась с подполковником, ей по телефону позвонил Бене Занати и попросил встретиться с ним вечером того же дня по неприятному, но важному для них обоих делу. У этого большого и внешне грубого человека было доброе сердце, и он с сочувствием относился к страданиям других. Он сказал тетушке Шарангне, что заедет за ней на машине, чтобы они могли вместе поехать в лагерь.

— Со мной вам лучше будет, — сказал он. — В военном газике вас растрясет, мамаша. Когда вам обещали прислать машину?

— Под вечер, говорили.

— Вот видите? А я вас доставлю в Озкут самое позднее к десяти утра. И без всякой тряски.

— А как же подполковник? Не обидится он на меня, что я не воспользовалась его любезностью?

— Быть такого не может: какой же человек будет на вас сердиться за то, что вы избавили его от лишних забот?

Занати не ошибся. Подполковник Холло, разумеется, удивился, что мать Шаранга самостоятельно добралась до лагеря, но одновременно и обрадовался, что она приехала вместе с тестем Видо.