Эрне Урбан - Утренняя заря

Не будем подробно описывать, чего стоил семье Мошойго этот успех. Достаточно сказать, что его жена, маленькая, слабая женщина, таяла прямо на глазах. Она украдкой растирала спиртом ноющие суставы: боль, особенно при перемене погоды, сводила ее с ума. Старший сын Балинт не захотел нести вместо отца, занимавшегося извозом, всю тяжесть хозяйственных забот и, отслужив срок в армии, поступил в офицерское училище. Дочь Теруш собиралась поступить на курсы воспитательниц детских садов — она очень любила детей, но отец воспротивился этому и возложил на нее множество хозяйственных дел. Некоторое время она молчала, но когда отец поручил ей еще уход за тридцатью гусями, взбунтовалась:

— Чего вы нас все погоняете, папа? Совсем кулаком стали!

— Я кулак?! — возмутился Мошойго. — Ни земли у меня столько нет, ни батраков… А отцу не перечь! Занимайся гусями. Сколько выручишь за пух и перо, все твое. Купишь что хочешь себе на приданое.

Женские жалобы надоедали Мошойго, и он торопливо уходил из дому.

Присмотрел Мошойго себе мотор в шесть лошадиных сил. Продавал его один слесарь, сын владельца водяной мельницы: семья собиралась навсегда покинуть деревню и уступала мотор по дешевке. Мошойго рассчитал, что с помощью мотора он пустит в ход соломорезку, будет молоть кукурузу, а если удастся еще и крупорушку достать, так можно будет и с извозом покончить. Под крупорушку придется приспособить летнюю кухню, зацементировав пол; Теруш он пошлет на курсы механиков, получит разрешение. Мошойго уже мерещилась вывеска над его воротами: «Крупорушка Петера Мошойго».

Шумит купленный мотор, тянет бесконечную ленту приводного ремня, протянутого к соломорезке. Но и извоза не бросил Мошойго, возил теперь камни для починки дороги. И вот однажды вечером, в субботу — была осень пятидесятого года — жена сказала ему, что к ним заходил Михай Дэли, секретарь партийной организации, — очень ему Петер, мол, нужен.

— Не сказал зачем?

— Нет. Завтра опять зайдет.

Пока Мошойго умывался и ужинал, мысли его все возвращались к Дэли. Чего ему понадобилось? Но после ужина, когда Мошойго взял в руки карандаш и погрузился в подсчеты, Дэли совсем вылетел у него из головы. Мошойго снял с шеи полотняный мешочек, куда складывал заработанные за неделю деньги, отсчитал десяток хрустящих сотенных и позвал Теруш:

— Покажи-ка мне, сколько у нас в кассе…

Теруш, красивая, чернобровая, румяная, своевольная девушка, встала из-за стола, неохотно вынула из комода красивую шкатулку орехового дерева и швырнула ее на стол перед отцом:

— Считайте сами!.. Деньги за перья, что на приданое обещали, тоже тут!

— Не болтай, чего ты болтаешь? — засмеялся Мошойго. — Не бойся, не украду я твоих денег, только взаймы возьму под проценты. А как будет у меня крупорушка — предложил мне ее кулак один, из-под полы продает, — так за каждый свой форинт ты с меня получишь полтора. Не только на приданное, но и на мебель хватит.

— И в кулацком списке рядом с вами стоять буду!

— Молчи! Иди-ка сюда, мать… Иди, коли зову!

Жена бросила мыть посуду и, бледная, трясущаяся, сделала несколько шагов к мужу. Выглядела она как после тяжелой болезни.

Мошойго подошел к ней, обнял за плечи:

— Скажи, мать, разве я такой уж плохой? Пью, что ли? Деньги на ветер бросаю?

— Нет, отец, нет! — всхлипнула жена. — Только…

— Что только? Договаривай! И ты уже против меня?

— Не против… Только люди… Тебя целую неделю дома нет, ты и не знаешь, что по деревне говорят. А люди болтают, что потерял ты голову от успеха.

— Кто это говорит? Кто смеет? Никто не имеет права языком обо мне трепать! Ни у кого я ни куском хлеба, ни глотком воды не одалживался, никого не грабил, никого не прижимаю, кроме себя… Сам у себя изо рта кусок вырываю… Черт бы их побрал, завистников этих! Какой же я кулак?

— Нет, для других вы еще не кулак! А для своей семьи давно уже кулаком стали! — набросилась на него Теруш, гневно сверкая глазами и хмуря черные брови. — Да и на деревне скоро кулаком станете, стоит вам только привезти сюда кулацкую крупорушку.

— Замолчи! Вот я тебе…

— Не тронь Теруш! Не смей! Не дам бить Теруш! — послышался вдруг крик Пирошки, младшей дочери.

Девочка была уже в постели, громкая перебранка разбудила ее, она вылезла из-под одеяла, бросилась к сестре, обняла ее маленькими ручонками, золотые локоны ее растрепались, по пухленьким щечкам покатились крупные слезы.

— А ну вас всех!.. Что с вами говорить!.. — Мошойго схватил шкатулку с деньгами и выскочил из кухни в заднюю комнату, так хлопнув дверью, что на буфете зазвенели стаканы.

— Господи Иисусе! — вздохнула жена, а Теруш обняла сестренку и заплакала вместе с ней. — Успокойся, Терике, не отчаивайся! — утешала ее мать. — Может, еще и образумится отец…

Сердце у матери щемило: ей и Тери было жалко, и за мужа беспокойно. Мать уложила в постель обеих дочерей, разрешила Пирошке, плакавшей в один голос с сестрой, лечь вместе с Теруш и до тех пор уговаривала их, до тех пор баюкала, пока не иссякли их слезы и обе не заснули крепким сном.

Только тогда мать сдалась, заплакала, потихоньку всхлипывая, чтобы не услышали ее ни муж, ни дочери.

Может быть, Мошойго попросту был злым, жестоким человеком? Может быть, он был несправедлив к своим домашним? Нет. Во всяком случае, не совсем так. Радость стяжательства, жадного, ненасытного приобретательства, вид материальных ценностей, рождающихся из труда его собственных рук, являющихся плодом его усилий, — все это затмило в нем способность здраво мыслить. Он не понимал, как его источник радости может стать для семьи источником горя. Он не делал ничего недозволенного, не приносил никакого вреда своим односельчанам. Никто не запрещает и другим потягаться с ним смекалкой и силами, если им это удастся.

На другое утро Мошойго еще больше укрепился в своем решении. В душе у него кипело раздражение. Он чистил в конюшне лошадей Ленке и Пейко, когда в дверях появился Михай Дэли.

— Чего тебе? — не особенно дружелюбно встретил гостя Мошойго.

— Большие новости у нас, Петер, — ответил ему коренастый, смуглый, неторопливый секретарь. — Производственный кооператив организуем.

— Ну и что? — огрызнулся Мошойго, не прерывая работы.

Он усиленно скреб лошадь, желая показать, что услышанная новость его нисколько не интересует. Да он и действительно не сразу понял значение события, весть о котором принес ему секретарь.

— Мы подумали, что надо и с тобой потолковать. Ты был председателем комитета по разделу земли, а все бывшие члены земельного комитета вошли теперь в комиссию по организации кооператива. Очень хорошо было бы, чтобы зачинатели стали теперь продолжателями. И для деревни это был бы хороший пример: строители демократии стали строителями социализма.