Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Возможно, из них делают других людей. Нейролингвистическое программирование. Покаялся – согласился стать другой личностью. Стирают старую память – как они прежде и не жили. Вот будто только сейчас на свет появились. Неизвестно откуда, раз – и возник. Сразу тридцатилетним. Или сорокалетним. Выдают документ на новое имя – и иди живи. На новом месте, новым человеком. Высшей стерильности, стерильнее не может быть. Никакой связи с прежней жизнью. Никакой памяти о ней.

Он смолк, и у ошеломленного К., напрочь не готового услышать такое, вырвалось:

– Это предположение? Или есть факты, известно что-то?

На лице у большебородого проступило выражение той кичливости, что была перед этим во взмахе его бороды. Он отступил от К. и сильно ударил один о другой камнями, что по-прежнему сжимал в руках.

– Я догадываюсь. Я хороший аналитик. У меня очень сильный аналитический ум. У меня много фактов, очень много. Пусть другие… а я не хочу терять свое имя. Я им не упаду – бум-бум – в ноги!

Черные его и без того яркие, будто горевшие изнутри глаза заблестели, как если бы у него внезапно подпрыгнула температура, он вскинул прежним движением голову, взодрав бороду, рот его искривился в пренебрежительно-надменной гримасе, – К. явственно увидел перед собой безумца.

Безумец, он был безумец! Спину К. пробрало морозом. Что можно было ждать от безумца с тяжелыми камнями в руках?

– И ты, значит, решил своим путем? Не каяться? – так же отступая от большебородого, как мгновение назад тот от него, спросил К. – Но сколько можно жить в шалаше? И сейчас-то ночью… А там осень, зима придет?

– Это у них летний выпас. А есть, я понимаю, зимнее стойло. Но, думаешь, я здесь задержусь до него? – Глаза у большебородого горели отчаянной решимостью. Словно бы готовность к некоему прыжку означила себя в паузе, которую он держал. Однако медлил, медлил с прыжком, как не был уверен в его целесообразности. И прыгнул. – Меня уже здесь не будет, к их зимнему стойлу, – снова ступая к К. и снова понижая голос, сказал он. – Понимаешь?

– Нет, – отозвался К.

– Могу тебя взять с собой. Ты ведь тоже не хочешь – бум-бум им в ноги?

– Не хочу, – признался К.

– Тогда гляди. – Высокая суровая значительность залила переменчивое лицо большебородого, и он, раскрыв ладони, протянул к К. руки с камнями. Это были корявые, вытянутой формы, темно-серого цвета со слюдянистым блеском булыжники, один конец их был весь в чешуйчатых сколах и заострялся к вершине; тот булыжник, что побольше, – с заостреньем плоским, что поменьше – округлым. – Видишь?

К. глядел на булыжники в руках большебородого и не понимал, что такое он должен увидеть в них.

– Да, камни, булыги, и что? – сказал он.

– Это кремний, – с торжественностью произнес большебородый. – Минерал, сделавший человека человеком. С его помощью мы вырвемся отсюда.

Рубила! Булыжники в его руках – это были первобытные инструменты, какими неандертальцы и кроманьонцы добывали себе пищу и обустраивали свой быт! Что с их помощью хотел сделать большебородый? Использовать как орудия нападения? Против автоматов, с которыми приезжали на раздачу неизменной ячневой каши их караульщики?

– Как вырвемся? Что ты имеешь в виду? – спросил К.

Большебородый помедлил. Видно было, что он колеблется. Собравшись открыться К., он все колебался, открываться ли?

– Идем, – сказал он наконец.

Идти пришлось недалеко. Метров сорок, пятьдесят, шестьдесят. Около орешниковой чащобы большебородый остановился. Оглянулся на К., торжественность, не покидавшая его лица, полыхнула разгоревшимся огнем, он отдал рубила К. и, наклонившись, сунулся в орешник. Залез туда весь, ветви кустарника заходили ходуном, застреляло изнутри треском валежника. Выпячиваясь задом, большебородый появился из кипящего листвой орешникового буйства. За собой он вытягивал наружу лестницу. Нет, не лестницу, что-то вроде плетня это было, его звена, приготовленного для соединения с другими в целое. Только оно было странно узким для плетня. Сантиметров шестьдесят в ширину, чуть разве больше. И слишком уж грубо сплетено, поперечные прутья торчали по бокам, как зубья в выщербленном гребне.

– Вот, – сказал большебородый, вытащив из зарослей наружу все звено и бросая на землю. В длину в нем было метра два с половиной, около трех. – Видишь?

– Да? – недоуменно вопросил К. – Что это?

Большебородый с торжествующей победностью вскинул бороду.

– Это наш путь отсюда. Это гать. Знаешь, что такое гать? – Но ждать от К. ответа он не стал. – Гать – это дорога через топь. Из чего она делается? Из дерева, естественно. А как дерево добыть на гать без инструмента? Вот инструмент! – воскликнул он, указывая на рубила в руках К. Потребовал движением руки отдать их ему, взял и вознес на открытых ладонях перед собой. – Сначала их нужно было найти. На острове среди болот – камни из кремния! А? О, как я их искал! Я их нашел. Я их обработал! Ими нарублено все дерево, из которого сделаны эти штуки, – он указал на плетеную дорожку у себя в ногах. – И надо же: два дня назад я наткнулся на новый камень! Случайно ли? Судьба вела тебя ко мне! Вдвоем дело у нас пойдет вдвое быстрее. Втрое! Вчетверо!

– И много уже таких наплел? – кивнул К. на звено гати.

– Метров сто, – ответствовал большебородый. – А сколько нужно? Километр? Два? Неизвестно! Чем больше, тем лучше. Но мы же теперь вдвоем? Ответь, вдвоем?!

Лицо его переменилось, лютой угрозой дохнуло от него. К. невольно прыгнул взглядом на камни в его руках. Как знать, может быть, и в самом деле он был безумен? Но даже если и безумен. К. готов был присоединиться к нему.

– Вдвоем, – сказал К. – Готов делать что угодно. Прямо хоть сейчас.

Угроза, которой дохнуло лицо большебородого, понемногу втягивалась в себя, как в воронку, исчезала, и вот уже лицо его было залито чистейшей радостью. В чрезмерной форме находили выражение чувства, что он испытывал.

– А прямо сейчас, конечно! – воскликнул большебородый. – Я это пока закончу, – показал он К. рубила у себя в руках, – а ты… Ветки заготавливать будешь?

– Почему нет, – принял его предложение К.

Как упоительна была эта простая физическая работа, какое наслаждение давала, каким смыслом было исполнено каждое действие! Чувство полноты жизни, насыщенности, значения, возникло у К. Кожа на правой ладони от постоянного трения о пятку рубила ссадилась и лопнула – он долго не замечал этого, понял, что случилось, только когда рубило начало от крови липнуть к ладони. К. зализал рану языком (как зверь, подумалось ему в этот момент), замотал ее носовым платком, что обнаружился в кармане пиджака, который теперь был его пиджаком, и продолжил работу.

Они с большебородым работали без перерыва до той поры, как солнце круто пошло под уклон, в лесу потемнело – свидетельство, что скоро должна была приехать кухня с кашей. Пропустить раздачу было нельзя: и хватились бы, да и сколько времени прошло с утренней трапезы! – есть уже хотелось немилосердно. По пути к поляне большебородый посвящал К. в тонкости своего плана, объяснял ему, как предстоит настилать гать, какие опасности подстерегают и как их избегнуть. У него все было обдумано и продумано, он предусмотрел такие нюансы, которые, на взгляд К., были даже и чудн ы .