Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Первые два десятка метров у меня уже уложены. Почему?! – восклицал он, хватая К. за рукав, словно собираясь остановить, но не останавливая. – Почему всего два десятка метров? Потому что больше нельзя. Почему нельзя? – не выпуская рукава К., снова восклицал большебородый. – Могут увидеть с вышек крепости. Там уже лес не закрывает, могут видеть сверху. Я, во всяком случае, с последней секции, что уложил, крыши этих вышек разглядел. И вертолет еще. Когда вертолет летит, сверху вообще все отлично видно. На болоте какой лес, не лес – елки-палки, гать сразу заметят, она с высоты так и прорисуется.

– У крепости есть вышки? – удивился К.

– Есть, есть, – подтвердил большебородый. – Прямо как настоящие башни. Похоже, на каждой по крупнокалиберному – далеко достанет.

Невдолге, как оказался на острове, знал К. из его обмолвок, когда они плели и рубили, большебородый взобрался на вершину одной из самых могучих елей – до чего К., например, не додумался, – обозрел с нее все окрест, и тайн, что еще есть на острове, кроме их шалашей и поляны с наполненными водой корытами, для него не осталось. Точнее, он собственными глазами увидел ту тайну, о которой были осведомлены все, но лишь осведомлены; тайна имела название – крепость, так ее обозначали при разговоре, знали о ней: где-то она в той части леса, что с другой стороны поляны, но это и все.

Теперь из обмолвок большебородого имел представление, что такое таинственная «крепость», и К.

Это была бетонная городьба метрах в ста от поляны – второе лысое место на острове, только в отличие от поляны оно было застроено: взметывалась к небу металлическая вышка, увешанная антеннами, стояли, прижимаясь к земле, несколько барачного вида строений, бетонная вертолетная площадка большой квадратной заплаткой лежала на земле поодаль за ними – вот и вся крепость. Но о вышках с пулеметами большебородый помянул только сейчас, до этого он о них не говорил. От макушки по позвоночнику, до самого крестца, у К., как это у него случалось в предощущении опасности, пробежала волна ознобного колючего ветерка. Пулеметы – это не Броунова проволока, что заржавело-ажурным колючим рукавом тянулась по краю леса с той, другой стороны поляны. В проволоке были всего лишь запрет и устрашение, стоящий невидимо для всех пулемет на вышке – это было ледяное дыхание тартара.

– Но как же тогда укладывать гать? Когда? – спросил К.

– В сумерках, – сказал большебородый. – Когда уже издали ничего особо не разобрать, а вблизи, это я о нас говорю, все еще видно. И быстро, быстро вязать, плеть к плети, плеть к плети.

– И успеем до темноты? – К. удивился. – Не успеть.

– Не успеть, кто говорит, что успеем? – Большебородому не понравилось, что К. решил, будто он способен предположить такую глупость. – Зададим направление при свете и будем затем вязать всю ночь. За ночь нам нужно пройти болото до суши. У нас на все про все одна ночь. Оставлять побег на вторую – значит, не убежать.

– А если не выдержим направление? – Сомнение – залог будущего успеха, говорила К. его профессия. – Дадим кругаля вместо того, чтобы прямо?

– Не имеем права, – отрезал большебородый. – Будешь знать, что не имеешь права, и никакого кругаля не дашь. Еще, знаешь что? Нужно будет быстро идти, нельзя медленно. Если бы один – ничего, а мы вдвоем пойдем, рядом друг с другом, чтобы, если что, помочь, а это какой вес! Двойной. Гать у нас все же какая? Не бревна, хлипкая. Чтобы тонуть под нами не стала! А быстро, быстро – так, думаю, удержит. Потренироваться нам следует. На том куске, что я положил. Потренируемся?

– Потренируемся, – согласился К.

Если большебородый и был безумцем, то это было безумие одержимости. Что же, К. готов был разделить с ним его умопомрачение.

Вдали возник и, быстро нарастая, стал приближаться вертолетный рокот. Перерос в грохотанье, и в скудных прогалинах начинающего тускнеть неба над головой пронеслась и исчезла черная тень. Вертолет пролетел едва не над макушками елей. Он собирался садиться, до вертолетной площадки в «крепости» ему оставались какие-то секунды лёта. Следовало поспешать. Вертолет обычно прилетал незадолго до раздачи вечерней пищи. Скоро на поляне должна была появиться полевая кухня с кашей.

– Были бы часы, можно по нему точность хода сверять, – сказал К., кивая вслед вертолету, когда его клокочущий грохот удалился. – Хоть восхищайся: какая пунктуальность.

– Восхищаться ими? Тьфу! – сплюнул на ходу большебородый. – Не дождутся от меня.

– Наверное, новых поселенцев нам в компанию доставили, – предположил К.

Он сам прилетел на остров как раз этим же вечерним вертолетом. С наручниками на запястьях, с глазами, туго завязанными непроницаемой для света черной повязкой, свист останавливающегося винта над головой, прокалывавшие полную, пустую тьму голоса неизвестных людей: «Ступенька! Еще ступенька! Теперь земля. Иди, как тебя ведут», – и снова ступеньки, теперь вверх, всхрап заработавшего автомобильного мотора, неуютная качка недолгой поездки с бьющими в позвоночник подскоками и уханьем вниз, судорожный скрип тормозов, остановка, стук отъехавшей двери, следом за чем возня за спиной, хруст металла – и рукам предоставлена воля, подергивание головы под чужими руками, развязывающими узел повязки, обжигающий глаза свет, заставляющий щуриться и снова натыкаться на все вокруг: угол сиденья, металлический поручень на пути к открывшейся двери небольшого автобуса, – и вновь вниз на землю, уже без всякой поддержки. «Обосновывайся!» – произносит голос за спиной, и начинающим привыкать к свету глазам открывается пыльная поляна среди леса, десяток людей, толкущихся в непонятной очереди… Все они, насельники шалашей, прилетели сюда вертолетом. С той лишь разницей, что кто-то не вечерним, а утренним. Вертолет был единственным способом связи острова с миром, из которого они были изъяты. Два вертолета в день – сюда-обратно, топливо, эксплуатация техники, зарплата пилотам… недешево обходился остров бюджету.

– Что же, одни мешки с ячневой крупой, что ли, возить, – отозвался на предположение К. о поселенцах большебородый. – Нужно же, чтоб было и кому эту кашу из нее есть!

Своеобразный у него был юмор.

На подходе к шалашам К. с большебородым разошлись. Не следовало, согласно решили они, показываться вместе. Подумают еще, что мы тут какую-то организацию создаем, сказал большебородый. Так оно в некотором роде и есть, похмыкал К. Тем более, сурово заключил большебородый.

Когда К., миновав оживавшую полосу шалашей, добрался до поляны, на ней уже стоял, выстроив около себя очередь десятка в два шалашных насельников, толстобрюхий зеленый котел полевой кухни, крышка его была воздета, и раздатчик в белом поварском переднике большим половником с длинной ручкой, торчавшей у него за плечом из подмышки, отлаженным движением, выцепив порцию каши из котла, плюхал ее в подставленную жестяную миску, которую шалашный насельник получал из рук помощника раздатчика перед тем, как подступить к кухне. Два красных берета со свисающими с шеи автоматами стояли по ее бокам; у каждого из колес военного вездехода, к которому кухня была прицеплена, точно так же с автоматами в положении «к бою», топталось еще четверо. От дальнего конца поляны, только что миновавший ворота в колючем рукаве Броуновой проволоки, катился в сторону кухни потрепанного вида светлый автобусик – тот самый, который три недели назад привез сюда с вертолетной площадки и К.