Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Ой, я совсем забыла вам рассказать, — повернулась она к Гарриет и Ингрид, — как мы очутились здесь с туристической группой, да к тому же американской.

— Как? — спросила Гарриет без особого интереса. Она была родом из страны, где к американцам не питали чрезмерных симпатий и относились весьма равнодушно.

— Автобус американских туристов наехал на наш «фиат», вот нас и включили в состав группы, пока его не отремонтируют.

— И вас это устраивает?

— Ну… — Доминика сочла за благо не посвящать шведок во все выгоды, проистекающие из путешествия с американцами; Гарриет и Ингрид все равно не смогли бы этого понять, ну и вообще… как-то немного неловко.

— Мне лично нравится, — неожиданно вмешался Лукаш, чем крайне озадачил Доминику. — И даже очень. Во-первых — все-таки общество, во-вторых — совершенствуем свой английский.

— Вы и без того очень хорошо говорите, — заметила Ингрид. Она решительно взяла Лукаша под руку и внимательно разглядывала его своими близорукими глазами. — В Варшаве много таких молодцов, как ты?

— Много, — ответила вместо Лукаша Доминика. — Приезжай, может, и сумеешь себе подобрать. А этот уже занят.

— Вижу, — буркнула Ингрид, но Лукаша не отпустила.

— Приглашаем вас на мороженое в кафе, — предложил Карлос. — Что тут торчать на жаре. Я знаю неподалеку очень уютную кофейню.

— Пошли! — поддержал его Яльмар. Он не переносил солнца и уже до красноты опалил нос и лоб.

— Нет, — Доминика отказалась с искренним сожалением, ее заинтересовали испанцы. Карлос со своим робким обаянием гимназистки из приличного семейства производил приятное впечатление, а Мануэля хотелось раздразнить и поводить за нос. Отношения с Лукашем своей надежностью привносили в жизнь элемент чрезмерной успокоенности, ну а ведь любой девушке хочется время от времени хоть чуточку острых ощущений. — Увы! Наша группа уже садится в автобус, мы едем на обед. Кстати, на нем будет сам Джереми Асман, его заарканила мисс Гибсон — руководительница нашей группы. Вот видишь, — повернулась она к Лукашу, — ты корил ее за солдатские ухватки, оказалось же — она сама женственность.

— Джереми Асман? — спросил Яльмар. — Дирижер?

— Дирижер.

— Какой дирижер? — заинтересовались шведки.

— Американский. — Яльмар наконец-то мог блеснуть перед приятельницами своей эрудицией. — Разве вы о нем не слышали?

— Я, кажется, что-то слышала, — повела плечами Гарриет. — В мире столько разных дирижеров…

— Не более десяти, имена которых широко известны, — не сдавался Яльмар.

— Слушай, — Гарриет шла с Доминикой к автобусу впереди всех, — вот ты видела их троих…

— Ну и что?

— Как твое мнение? Я тебе говорила, что мы никак не можем выбрать…

— Выбор зависит и от них.

— Ты так думаешь?

— Я думаю так.

— Но допустим, они все в нас влюблены. Карлос и Мануэль приглашают нас в Саламанку. Их старики владеют там известной адвокатской конторой. А отпрыски тоже учатся на юристов.

— Непрактичная профессия, — заметила Доминика.

— Почему?

— Да потому, что, кроме своей страны, нигде больше в мире не получишь работы.

— Ну и что? — все еще не понимала Гарриет.

— Ничего. Я просто так говорю, — уклонилась от ответа Доминика. — А вообще Испания — слишком жаркая для вас страна. Здесь только в горах нормальная зима.

— Ты сразу думаешь о вечности, а приятно проведенные каникулы тоже чего-то стоят.

— Жаль использовать Яльмара только для каникул.

— Ты так считаешь?

— Да. Мне кажется, ему не мешает то, что он знает вас с детства.

— Считаешь — не мешает?

Лукаш вместе с юношами шел сзади. Оставшись одни, без своих подруг, они сразу как-то посерьезнели.

— Вы давно из дома?

Вопрос явно не был адресован Яльмару, но Лукаш не спешил с ответом.

— Я хотел сказать — из Польши, — уточнил Мануэль.

— Три недели назад.

— И не имеете с домом никакой связи?

— Почему же. Мы получаем письма до востребования.

— Это ты называешь связью? — рассмеялся Яльмар. — Мой отец два года назад был в Варшаве, выслал оттуда письмо маме, но она получила его только через неделю после папиного возвращения домой.

— Думаю, что, как и многое другое, это тоже изменится, — ответил Лукаш холодно. — Скоро и мы станем вполне европейской страной, именно за это идет борьба.

— А ты не боишься не успеть вернуться домой? — спросил Карлос.

Лукашу не хотелось отвечать на этот вопрос, сформулированный к тому же довольно расплывчато, и потому он молчал, будто не понимая, о чем идет речь. Но привыкший к намекам и недомолвкам, ставшим в конце концов в его окружении чуть ли не обычной манерой любого разговора, он смутился под внимательным взглядом Карлоса, которому поставленный им вопрос казался достаточно ясным.

— Не боишься? — повторил тот.

— Будем надеяться, ничего не случится.

— Дружище! — Мануэль решил четче изложить свой взгляд на вещи: — Война в Европе второй раз может начаться с Польши…

— В мире!

— Что… в мире?

— Война не будет, не м о ж е т быть только европейской.

— Но начнется в Европе. В последней войне, — Мануэль повернулся к Яльмару, — и вам и нам удалось сохранить нейтралитет. Но нейтралитет в будущей войне…

— …в лучшем случае выразится только в том, что мы сами не будем участвовать в военных действиях. Но для ракет с ядерными боеголовками нет границ, а в Европе тесновато…

— Хватит вам, — взмолился Карлос.

— И правда, хватит, — согласился с ним Лукаш.

«Они, кажется, боятся больше, чем мы, — подумалось ему. — Ведь их отцы не могли рассказывать им о войне, они не впитали ее с молоком матери. Испанцы, правда, пережили свою гражданскую войну, и возможно, у Карлоса и Мануэля живы еще деды со шрамами от тех боев, но Яльмар… факт — в семье Яльмара еще и сейчас из поколения в поколение передаются по наследству фарфоровые сервизы, не разбитые ни одним историческим катаклизмом… А тут на тебе — война в Европе второй раз может начаться с Польши…»

— Ничего не случится, — повторил он. — Не дрейфьте! Мы как-нибудь уж сами справимся со своими проблемами.

— Почему же тогда ты здесь? — с некоторой долей бестактности спросил Яльмар.

— Я архитектор и политикой не занимаюсь.

— У нас жизнь поспокойнее, чем у вас, но политикой занимаются все.

— И правильно, — поддержали Яльмара испанцы, — чтобы государство функционировало, как хорошо отлаженные часы, все должны за этим следить.

«Ну, ваши-то часы до недавнего времени регулировал всего один часовщик, — подумал Лукаш, — но вы что-то быстро об этом забыли». Тем не менее он решил прояснить свою позицию:

— Архитектура сама по себе — политика. И лучший тому пример — Испания. История ее политики запечатлена в камне. Польская архитектура тоже отражает историю и день сегодняшний страны, со всеми ее плюсами и минусами. Ведь плюсы у нас тоже есть. И надо их видеть и ценить, если хочешь изменить что-то к лучшему. Ни одному из польских архитекторов не хотелось бы проектировать квартиры с темными кухнями. Но каждый знает, что даже темная, но отдельная, своя, кухня все-таки благо и прогресс для целых социальных слоев Польши. В самом недалеком прошлом одна комната в общей квартире являлась жильем для многодетной семьи, и хорошо, если только одной. — Лукаш осекся, смущенный признанием, которого от него никто не требовал и на которое в Польше он наверняка бы сейчас — при тотальном отрицании всего, что было прежде, — не решился, ибо принадлежал к той среде, в которой не могли позволить себе забыть тридцать шесть лет подавления творческой мысли, личности и вообще всякой ее индивидуальности. Отчего отцу неизменно удавалось занимать первые места в разных международных конкурсах? Да оттого только, что всю свою творческую энергию, все не нашедшие выхода замыслы он вкладывал в проекты для чужих, не имея возможности реализовать их в своей собственной стране… — Вам тоже, — добавил он, обращаясь к испанцам, — не удастся самим регулировать свои часы, если Испания решится вступить в НАТО.