Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

Компания за соседним столиком снова разразилась смехом и вдруг смолкла. На паркинг перед окнами подкатил автобус.

— Ну вот и наши поляки, — воскликнул Карлос.

— Полька! — едко поправила Гарриет. — Признайся, что вас интересует именно полька.

— Но это ведь ты сама привезла нас сюда, чтобы встретиться с ними!

Гарриет слегка улыбнулась:

— У меня свои планы. Подайте счет! — крикнула она буфетчику.

Из автобуса первой вышла мисс Гибсон, а за ней испанский гид: встав у двери, он каждой из выходящих американок подавал руку. Те принимали этот жест с благодарной улыбкой.

— Учись, как это делается, — сказала Гарриет Яльмару.

— Что? — не понял тот.

— Как надо помогать женщинам выходить из автобуса.

— Да ты же лопнула бы от смеха, если бы я подал тебе руку.

— Но у меня есть бабушка. И мама. Да, наконец, и я сама когда-нибудь стану старой.

— Шутишь, — ответил Яльмар.

— Ты прав. — Гарриет улыбнулась, показав свои зубки, делающие ее похожей на веселую белочку. — Мне это тоже кажется невероятным.

Он снова прислушивался и п р и г л я д ы в а л с я к разговору за соседним столиком, но на этот раз на смену чувству удовольствия пришел страх, подобный тому, который он недавно испытал, покидая опустевший, занесенный пылью патио: у него осталось так мало времени, многое уже не для него, ему недостанет сил догнать то, что ушло… а может, только сейчас уходит…

Он тоже подозвал кельнера и расплатился, хотя не собирался покидать уютного бара: просто он хотел иметь возможность в любой момент выйти. Американская группа, выбравшись из автобуса, направилась вслед за гидом к массивным воротам Соборной мечети.

Их он не искал, но увидел сразу среди пожилых женщин и мужчин — двух юных, как бы затерявшихся в этой компании: девушку в белом платье с красно-синими бантиками на плечах и юношу, державшего ее за руку. Юноша держал ее за руку, но на нее не смотрел. Не смотрел он и на монументальные стены древней святыни; казалось, медленно идя за группой, он вообще ни на кого и ни на что не смотрел.

Молодые люди за соседним столиком тоже их заметили.

— Быстрее, — заторопила спутников Гарриет. — В мечети их потом не найдешь.

— Я найду, — ответил Карлос.

— Сегодня утром я слышал по радио, — вмешался Мануэль, — в их сейме обсуждали вопрос о введении в Польше таких же паспортов, как и во всем мире. Чтобы поляки могли свободно, без всяких сложностей, выезжать из страны и возвращаться обратно. Тогда, наверное, станет меньше беженцев. Действительно, зачем бежать оттуда, откуда можно просто уехать и вернуться обратно?

Ингрид ехидно улыбнулась:

— У Гарриет есть получше способ для того, чтобы ваша полька могла каждый год приезжать в Испанию.

— Заткнись! — окрысилась на нее Гарриет.

— Ты же сама говорила!

— Это еще не повод, чтобы всем и каждому докладывать.

Препираясь и толкаясь, девушки направились к выходу, юноши — за ними, испанцы чуть сзади, демонстрируя тем свое неодобрительное отношение к поведению девиц.

Американская группа скрылась в мечети, и он подумал, что ее и впрямь нелегко будет найти среди почти тысячи колонн, словно в белоствольном лесу, увенчанном вверху балдахинами мавританских сводов. Он сидел, не решив для себя, уйти ли из бара попозже, чтобы не встретиться с земляками, или, напротив, направиться им навстречу, когда они будут выходить из мечети, и с радостью приветствовать наконец-то найденных после долгих поисков. Чувство смятения не оставляло его, он не мог ни на что решиться, пока не подумал, а не выпить ли четвертую рюмку вина, быть может, она все смоет и сгладит. И вдруг увидел в воротах мечети поляка — спутника Доминики. Тот, ослепленный солнцем, на минуту остановился, а потом решительно направился вперед по пустынной еще в эту раннюю пору улице.

Асман проводил его взглядом, впервые увидев одного, без девушки, на фоне которой он становился как бы менее заметным: когда они бывали вместе, создавалось впечатление, что он, любя ее, намеренно старается держаться в тени. Сейчас он шел один, высокий, с красиво слепленной светловолосой головой, подтянутый, стройный, в ладно сидящих джинсах и спортивной рубашке с короткими рукавами, открывавшими загорелые сильные руки.

В том, что Джек абсолютно превосходный парень, они с Гейл всегда были совершенно уверены, но почему сейчас ему пришло в голову, что, если бы он женился на одной из польских девчонок: на Манечке, Зюзе или Несе Перелко, его сын, возможно, был бы похож на этого незнакомого юношу, идущего по противоположной стороне улицы? И откуда… откуда это чувство несбывшейся мечты, какого никогда прежде он не испытывал? В самом деле, стоит выпить еще рюмку вина… Он уже поднял было руку, чтобы подозвать кельнера, но раздумал: молодой человек, за которым он наблюдал, свернул к паркингу и сел в автобус американской группы, приветливо встреченный шофером.

«Интересно, что подумали бы эти двое, если б и он, Асман, решил сейчас сесть в автобус, сказав, что хочет послушать радио?» Ой мог вернуться в отель и там выслушать известия о Польше, передаваемые теперь всеми радиостанциями мира — ничто не получает такой широкой огласки, как несчастья, в этом он убедился сам после трагической гибели Гейл. Впрочем, тут же он подумал, что смог бы полностью поверить, только глядя в глаза человеку, который покинул страну недавно, а не как он — сорок два года назад…

Ему было тогда лет на десять меньше, чем теперь этому парню, и, пораженный громом разразившейся катастрофы, он не отдавал себе отчета в подлинных ее масштабах. Но разве сейчас кто-либо отдает себе отчет в масштабах катастрофы, которая грозит миру? Снова как о спасении он подумал о рюмке вина. Возможно, охватившее его этим утром смятение вызвано не тем, что близятся к роковой черте стрелки его часов, а тем, что часы мира подходят к какому-то последнему своему часу?..

Сразу припомнилось жаркое лето перед той великой катастрофой. Еще не происходило ничего чрезвычайного, политические новости до небольшого курортного городка доходили как бы разбавленными прохладительным лимонадом, никого не тревожили какие-то там заседания за круглыми столами, поездки дипломатов, огромные, а потому представлявшиеся совершенно абстрактными суммы, шедшие на военные расходы, пока все вдруг не набрало бешеной скорости, мегафоны стали вызывать офицеров, загоравших на днестровских пляжах, а карта Польши превратилась в бумажку для поджога запального шнура… Почему эти люди стоят сейчас на перекрестке улиц в Варшаве друг против друга — те, кто хочет двигаться в своих колоннах дальше, и те, кто им этого не позволяет, и почему мир уделяет этому столько внимания? Неужели снова именно там, именно там это место… Ах, он довольно рано понял, что необходимо обрести какую-то спокойную гавань, какую-то надежную опору, что нельзя любить источник вечного страха и горя, каким является несчастная отчизна. Он решил никогда не возвращаться на родину, решил е е н е и м е т ь, и сколько же радости, сколько свободы скрывалось в мысли, что твоя родина — музыка. Только почему — если он с таким тщанием вытравил все это из своего сердца — он не может ничем иным занять мысли? И отчего ему хочется знать, стоят ли еще на перекрестке улиц столицы, в которой он никогда не был и о которой знал только по школьным учебникам и за которую собирался сражаться вместе со своими сверстниками из лагеря в Кустине, стоят ли еще там друг против друга поляки?.. Он поднялся вдруг с нелепой мыслью выйти из кафетерия и отправиться на паркинг, к автобусу. Хозяин бара, кланяясь, сопровождал его до выхода и крайне удивился, когда у двери американец вдруг остановился и даже чуть отпрянул назад.