Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Я сразу сказала, что море наверняка теплее.

Пляж в Торремолиносе — рассыпавшаяся и перемолотая в песок Вавилонская башня. Со всех сторон — разноязыкий говор, оклики, и если какой-либо язык превалирует, то скорее немецкий, а не испанский. Пришедший с дамами Хуан берет напрокат шезлонги и пляжные кресла.

— Кто хочет покататься на водном велосипеде?

— Я, — отзывается миссис Стирз, владелица дома в Беверли-Хиллз, о чем Хуан, как видно, не забывает, поскольку внимателен к ней, как ни к кому другому.

— Но одну я вас не пущу, — говорит он, и в тоне его звучат интимные нотки.

«Надеется, что баба пригласит его провести отпуск в Калифорнии, — думает Доминика. — В этом наихудшем из миров значение имеют только доллары, даже в постели. Особенно в постели!» — поправляет она себя и задумчиво смотрит на море, не видя ни моря, ни золотого песка, ни волн, пенным веером набегающих на пляж. Женщины, материально не обеспеченные, стареют быстрее, чем богатые, и проявляется это отнюдь не во внешнем их облике, а в форме отношения к ним. Вот когда она начнет стариться, то сразу и необратимо превратится в старуху. А миссис Стирз со своими владениями в Беверли-Хиллз, стареет кокетливо, с долларовым замедлением, пропорциональным ее счету в банке…

Доминика вытянулась в шезлонге, надела темные очки и подставила лицо солнцу, однако мрачные мысли ее не оставляют. Лукаш только и знает, что слушает радио, вместо того чтобы, оказавшись здесь, познавать мир, пока не пересекли границу и замок за ними не защелкнулся. Дома ничего в ближайшее время к лучшему не изменится, это ясно, такого чуда никто не совершит, ни одна из сторон, тем более что они никак не могут между собой договориться. Да, она забыла сказать Асману, что прервались переговоры между правительством и «Солидарностью», впрочем, он все равно ничего не поймет. Наверняка даже не поймет, если уж у нас у самих нет в этом вопросе никакой ясности. Доминику охватывает безразличие ко всему, что происходит там, дома, и злость на всех, кто не может между собой договориться, и на Лукаша тоже, на Лукаша особенно — за то, что до сих пор не пришел на пляж, торчит в раскаленном автобусе и ждет, ждет, когда они там наконец договорятся, придут к согласию, протянут друг другу руки…

— Натереть тебе спину кремом? — голос Карлоса над самым ухом, и Доминике не надо даже открывать глаза, чтобы увидеть, как над ней склоняется хорошенькая мордочка, больше подходящая для робкой гимназисточки, чем для юноши, которого хотелось бы довести до неистовства, нет, этого Мануэля стоило бы довести до неистовства, она ведь уже думала об этом.

— Ты же видишь, что спина у меня не на солнце, — неохотно отвечает она.

— Тогда давай натру ноги и плечи.

— Ноги и плечи я и сама могу натереть.

— Натри мне спину! — и Яльмар подставляет свой худой хребет.

— Да-да! Яльмара обязательно нужно натереть! — вдруг проявляет заботу и нежность Гарриет. Сама она уже лоснится от крема и теперь вместе с Карлосом и Мануэлем принимается натирать Яльмара. — Он станет у нас красным как рак.

— Как краб, — поправляет Ингрид, — мы все-таки в Испании.

Распри забыты, молодежь тесным кольцом окружила Доминику. «Сюда, — думает Гарриет, — Асман уж никак не прорвется».

Асман тем временем, тоже окруженный щебечущей толпой восторженных почитательниц, прикрыв глаза и стараясь их не слушать, наслаждается теплом и рокотом прибоя. Мысли его текут неспешные и разные. …Да, скоро гастроли, и вот еще эти — в Лондоне, а согласия на них он так и не дал, не ответив на кипу телеграмм Блюинга. Надо, пожалуй, ему ответить. Но не сейчас, нет-нет, не сейчас. О боже! — только не сегодня. Сегодня — отдых, сегодня — полная свобода от всех и всяких обязанностей и обязательств. А ведь так, пожалуй, думают все люди на пляже, подставляя солнцу бренные свои тела. Но почему-то мысль эта не расслабляет, напротив — под черепной коробкой сразу вспыхивает рой новых, навязчивых и лишь на первый взгляд сумбурных; в памяти всплывают какие-то этапы жизни, через которые пришлось пройти, как сквозь двери, чтобы попасть в следующие комнаты, какие-то люди, запомнившиеся больше по деталям, мелочам, а не цельными образами, и против этого не стоит восставать — иной формулы существования нет: человек слагается из всех прожитых дней, из всех оставшихся в памяти встреч…

На пляже появляется Лукаш. Обходя распростертые на песке тела, он оглядывается по сторонам, отыскивая Доминику. Асман замечает его и думает: «Ну вот, прослушал все новости и на какое-то время успокоил свою совесть, хотя успокоенная совесть в такой ситуации еще не подлинное успокоение… Беды родины, как гири на ногах, чувствуешь всюду, на каждом шагу, где бы ни был, и нужно выбрать, вернее, выработать в себе такой вид свободы, которая позволила бы… Что позволила бы? — спрашивает сам себя Асман. — Ну, что позволила бы, старый дурак, неужели ты полагаешь, что решил эту проблему?..»

— Лукас! Эй, Лукас! — кричит мисс Гибсон, вскакивает с шезлонга и, понимая, сколь соблазнительно смотрится в бикини, бежит навстречу Лукашу.

— Она его соблазнит, вот увидишь, — наблюдая эту сцену, комментирует Гарриет, обращаясь к Доминике.

Доминика сдвигает к макушке солнечные очки.

Мисс Гибсон сегодня однажды уже задела ее за живое, но у мисс Гибсон в соперничестве с ней есть, конечно, преимущество, и об этом нельзя забывать. Если бы она сразу получила страховку за поврежденную руку, с мисс Гибсон можно было бы и не считаться. Доминика грустнеет: «Увы, и эти жалкие доллары придется везти в Варшаву, ведь неизвестно, какие еще номера выкинут мои милые соотечественники, а доллар есть доллар, тут нет двух мнений…»

— Ты не боишься, что она его уведет? — упорно не меняет тему Гарриет.

— Нет.

— Так в себе уверена?

— Да.

— О-хо-хо! А почему?

— А потому что, если у парня голова забита другим, его не особенно интересуют девчонки. Ему больше чем достаточно той одной, которая есть.

— Слышал бы ты, что она сказала! — Гарриет протягивает руку к подошедшему Лукашу.

— Что именно?

— Да глупости, не слушай ее!

Лукаша и впрямь мало занимает тема их разговора, куда больше он озабочен тем, как бы уклониться от расспросов Доминики, и молча плюхается подле на песок.

Вдоль берега плывет на водном велосипеде Хуан, отыскивая взглядом миссис Стирз.

— Эй! — кричит Доминика, заметив, что велосипед трехместный. Она вскакивает и бежит к воде, забывая спросить Лукаша об услышанных по радио новостях. Сейчас для нее главное — не позволить долларам миссис Стирз одержать победу, с этими долларами Доминика непрестанно ведет внутреннюю борьбу: она их и презирает и жаждет.

Вечер после пляжа для Доминики начинается с сюрприза. Поднявшись на этаж и подойдя к своему номеру — Лукаш прямо с пляжа отправился в автобус слушать вечерние новости, — она с удивлением видит на ручке двери нарядно упакованный сверток. В первую минуту ей кажется, что это просто какая-то ошибка, но, развернув сверток и увидев в нейлоновом пакете с броской рекламой кордовского boutique зеленое платье, которое она примеряла накануне, она понимает, что сверток доставлен по верному адресу.