Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

Доминика присаживается на край огромной — и в этом отеле тоже — двуспальной кровати. Кто мог видеть, как она примеряла платье? Кто, отказавшись от осмотра Соборной мечети, вошел вслед за ней и стоял где-то рядом, пока она была в магазине?.. Почему-то первым в голову ей приходит Асман, но Асмана тогда с ними не было, он появился позже, когда они уже вернулись в отель. Кто же? Кто-то из женщин, которой, как и ей, приелась древняя старина и захотелось окунуться в современную жизнь города? Возможно, выйдя из мечети, она последовала за ней, а потом остановилась у магазина, заинтригованная тем, что полька так долго оттуда не выходит. Дальнейшее можно было себе представить и того проще: поскольку всем известно, что поляки приезжают со своей родины всегда без денег, ей стало жаль девушку, вынужденную отказаться от платья, которое было ей так к лицу. Значит, кто-то из женщин… Но кто? Впрочем, так поступить могла любая. Все они были когда-то молоды, и молодость у них наверняка прошла в более счастливых, чем у нее, условиях… Как тут не возникнуть чувству сострадания? А если есть доллары, можно и позволить себе употребить их на благое дело. «Все так, но — кто из них?.. — Доминика нежно поглаживает платье, она не уверена, что вправе его надеть. — Хотя кому, собственно, его возвращать? Не опрашивать же, в самом деле, сорок человек на предмет выяснения — выражаясь милицейским языком, — кто сделал мне подарок. Абсурд! Надену, и возможно, вечером тайна откроется сама собой».

Доминика принимает душ, наводит макияж и осторожно — чтобы ничего не смазать — надевает платье. Оно действительно сидит великолепно, словно сшито по ней; глубокое декольте открывает посмуглевшую под жарким испанским солнцем кожу, отливающую золотистой бронзой на фоне зеленой ткани. Доминика мысленно благодарит того, кто счел, что она д о л ж н а иметь такое платье, и вдруг застывает в неподвижности — так ведь это же Лукаш! Только Лукаш способен преподнести ей такой сюрприз, не Асман, его ведь тогда не было с ними, и вовсе никакая не американка — ни одна женщина вообще не способна расчувствоваться до такой степени из-за того только, что другой — молоденькой и хорошенькой — не хватает на тряпки. Лукаш! И как это она о нем не подумала! Да, он вышел, помнится, из мечети раньше, чтобы слушать радио, но, вероятно, увидев ее на улице, направился за ней и купил потом платье. Лукаш… добрый, милый Лукаш! Истратил такую уйму денег, чтобы доставить ей удовольствие…

Доминика стремглав бросается к двери и только в лифте замечает, что выбежала босиком, но в номер возвращаться не хочет, она спускается в вестибюль, налетает на изумленную мисс Гибсон, которая кричит ей, что сбор у автобуса через полчаса, она ей не отвечает, выскакивает из подъезда, чуть не угодив под проезжающий автомобиль, и мчится к паркингу, где не так-то просто среди множества других автобусов найти тот, свой, с Лукашем и Гомесом… Наконец она его находит, подбегает, рывком открывает дверцу, вскакивает в кабину.

— Что случилось? — пугается Лукаш.

— Ах, милый! — Доминика обвивает его шею руками. — Спасибо тебе! Спасибо!

— За что? — Испуг Лукаша сменяется изумлением.

— Не притворяйся! За платье! Оно чудесное!

— За… платье?

— Ах, Лукаш! — Доминика опять его целует. — Хватит притворяться! Я все поняла. В Кордове ты ускользнул из мечети, но радио слушать не пошел…

— Я слушал там радио.

— Ладно, хватит — признавайся!

— Но в чем?

— В том, что ты купил мне это платье. Я сразу догадалась.

Гомес, ни слова не понимавший из их разговора и безразличным взглядом взиравший на крыши соседних автомобилей, теперь с любопытством смотрит на их лица.

— Но я не покупал никакого платья, — тихо говорит Лукаш.

— Нет?

— Нет, и не понимаю…

— Я обнаружила его на дверной ручке нашего номера. Кто же мог это сделать? Я думала — ты… ведь именно это платье я примеряла в магазине в Кордове, но не решилась, конечно, его купить — оно слишком дорогое…

— Я его не покупал, — совсем растерялся Лукаш.

— Кто же тогда?

— Не знаю…

— Кто-то видел, как я его примеряла.

— Не знаю, Доминика.

— Можно подумать на Асмана, ему, похоже, нравится делать подарки — вот и на кожевенной фабрике он купил нам жилеты: мне, мисс Гибсон и Сильвии Брук.

— Ну, значит, Асман.

— Но Асмана в мечети с нами не было…

— Право, Доминика, я не знаю, кто бы мог это сделать.

— А почему ты такой хмурый?

— «Солидарность» объявила «звездные марши» в защиту политических арестованных.

— Для тебя это так важно?

— Неужели ты не понимаешь: если по всей стране начнется подобное…

— Ну и что? Что?! Договаривай! Гомес ведь не понимает. Ну так что же произойдет?

— Доминика!

— Я хочу жить! Понимаешь ты? Жить! Без страха. Не думая, что в любую минуту мне что-то обрушится на голову. Жить как нормальный человек, спокойно, думать о будущем, строить планы, зная, что если не все, то, во всяком случае, многое зависит от меня самой. А не наоборот! Понимаешь? Не наоборот.

— К чему ты клонишь?

— Ты хорошо знаешь, к чему я клоню. Нам давно следовало бы об этом поговорить. Почему твой отец до сих пор не возвращается из Перу, как ты полагаешь?

— Доминика! — Лукаш кричит, не обращая внимания на Гомеса. Хватает ее за руку, но она вырывается, выскакивает из автобуса и, спотыкаясь, будто слепая, бежит к отелю.

— Вот дела, — качает головой Гомес, — сначала целовалась…

— С этими девчонками всегда так… — бурчит Лукаш.

— А в чем, собственно, дело? — не может скрыть любопытства Гомес.

— Я и сам ничего не понимаю. Кто-то купил ей платье…

— Какое?

— Да это, зеленое, в котором она была. Пакет с платьем висел на ручке двери нашего номера. Она надела его, думая, что это я купил…

— А ты не покупал?

— Нет.

— Ну так чего тут понимать… — ворчит Гомес.

Глаза, когда-то испуганные и похожие на две сливины, которые вот-вот оросятся, сейчас полны гнева, возмущения и укора.

— Почему ты не ответил на мои телеграммы?

Асман сохраняет снисходительное спокойствие.

— А откуда ты знаешь, что я их получил? Я изменил маршрут.

— Мне не составило особого труда это проверить. Шесть телеграмм без ответа!

— Отсутствие ответа — тоже ответ.

— Но не в бизнесе! Не в бизнесе! — взрывается Блюинг, и сидящие за соседними столиками невольно на них оборачиваются. Блюинг прилетел ночью, и теперь они завтракают в кафе: перед Асманом его обычный стакан апельсинового сока, перед импресарио яичница с ветчиной, получить которую здесь удалось не без труда. — Не в бизнесе! — произносит Блюинг в третий раз, но уже тише, хотя и с нотой возмущенного осуждения.

— Ты полагаешь, мы занимаемся бизнесом? — Асман старается выразить негодование.