Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Я сразу понял, что это его затея. А что, собственно, он тебе написал?

— Написал, что ты сошел с ума, только и всего.

Асман усмехается.

— Возможно, он и прав…

— Не шути.

— Я не шучу. Только, веришь ли — это чудесное состояние. Оно продлится еще дня три-четыре и никогда больше не повторится.

— Но через три дня у тебя концерт. В Париже, так ведь?

— Так. И с этим ничего не поделаешь. Хотя есть одна возможность… скверная, впрочем, для меня возможность: устранить причину моей здесь задержки. Сэм не говорил тебе, что мисс Гибсон, с которой ты только что познакомился, собирается завтра звонить в автомастерскую? Она хочет ускорить ремонт некоего «фиата», поврежденного в Мадриде моим автомобилем и автобусом ее группы, к которой в пути я случайно… да, случайно, присоединился… Сэм, наверное, тебе рассказывал.

— Да, что-то упоминал.

— Так вот… если «фиат» будет готов — я поеду на гастроли, если нет…

Джек отыскал в темноте руку отца и крепко ее сжал.

— Отец! Это же просто смешно.

Наступило долгое, тягостное молчание, громче стрекотали цикады, игнорируя ритм, задаваемый ударником, заглушавшим своим грохотом целый оркестр.

— Прости, я не хотел этого говорить, — взволнованно шепчет Джек, — но ведь речь идет о твоей репутации. И я не могу оставаться безучастным. Я должен предостеречь тебя, если ты сам…

— Мой мальчик!

— Нет уж, нет — тебе не удастся разоружить меня своими нежностями. Я обязан тебе помочь, кроме меня, у тебя никого больше нет, и кого еще может так волновать твое доброе имя, как меня.

— Поскольку оно и твое тоже.

— Именно, поскольку и мое тоже. И потому мне надлежит думать о его престиже. Не представляю, как бы я мог отменить какой-нибудь свой матч!

Асман в темноте опять улыбается. Джек начинает его умилять. Он опасался, что разговор будет труднее, а вот ведь Джек так трогателен, и он уже не сердится, ничуть не сердится за его приезд. Да, Джек ни за что не отменил бы матч, сейчас нет, пока еще нет… В блаженном своем незнании философии, литературы и музыки теннис он почитает величайшим достижением человечества. На все уговоры пойти чему-нибудь учиться или хотя бы время от времени читать он, пожимая плечами, обычно отвечал — совершенно неотразимым, с его точки зрения, по убедительности — доводом: разве кто-либо посмел бы укорить Эйнштейна или Фолкнера за то, что они не играли в теннис? «Да, Джек ни за что бы не отменил матч… Теперь — нет, пока еще нет…»

— Ты представляешь, какой разразится скандал? Никто не поверит, что ты болен, а эти бабы-туристки разнесут по всем Соединенным Штатам истинный повод твоего отказа от концертов.

— Представь, меня это совершенно, ну ничуточки, не волнует.

— А должно волновать! Концерты — это для тебя всегда было так важно, и действительно, что может быть важнее?

«Не скажу ему о девчонке, — думает Джек, — не скажу, что Сэм все мне рассказал…» Они приняли за правило не касаться таких тем, отец был за него спокоен, зная, что он не способен на безрассудства. Даже без памяти влюбившись в Риту Пат, он сказал отцу, что женятся они не раньше, чем окончательно распрощаются с теннисом. Иначе какой смысл: они никогда не будут вместе, разве что в смешанных парных матчах. А теперь не он, а отец теряет голову из-за какой-то стриженой соплюшки; хорошо еще, что это не случилось при жизни матери, хотя…

— Отец! — тихо говорит Джек, продолжая держать его руку. — Я ведь так всегда тобой гордился!

— Не вижу ничего, что может мешать тебе делать это и впредь.

— Но… концерты…

— Я тебе сказал: есть еще шанс, что я поеду. Вот и все…

«Ах да, мисс Гибсон! — вспоминает Джек. — Завтрашний ее телефонный разговор с авторемонтной мастерской в Мадриде, где стоит «фиат» поляков! Если она сумеет договориться…»

Они возвращаются в кафе, и Джек отыскивает мисс Гибсон.

— Мне нужно с вами поговорить, — начинает он сразу, пригласив ее танцевать.

— С удовольствием! — улыбается мисс Гибсон.

— Но лучше — не здесь. Давайте отыщем местечко поспокойнее… вопрос у меня сложный.

— Спокойнее всего будет у меня в номере. Нам все равно пора уже возвращаться в отель. Мои дамы, кажется, вдоволь напрыгались. Я и сама просто с ног валюсь.

— Но, похоже, они готовы развлекаться и дальше.

— На них нет угомона. Эти бабы меня скоро совсем доконают. Тем только утешаюсь, что, может, и моя старость будет такой же.

— Смешно, когда вы говорите о старости.

— Смешно? А вы никогда не думаете о старости?

— Нет. Я даже представить не могу, что буду старым. — Джек смеется и крепко прижимает к себе мисс Гибсон сильной рукой теннисиста, а она рассматривает великолепные зубы и красивое лицо этого статного американского парня — его хоть сейчас прямо на рекламу.

«Может быть, он и впрямь никогда не станет старым, — думает она, — может, ему это удастся!» И с подчеркнутым значением произносит:

— Номер двадцать восемь, третий этаж! Переждите, пока в коридорах прекратится хождение, и не стучите в дверь. Стук слышен в соседних номерах.

— Понимаю.

— Мне, как руководителю группы, приходится более строго соблюдать нормы поведения, чем моим подопечным.

— Понимаю, — повторяет Джек. Его охватывает тревожное возбуждение, и он даже забывает, о чем собирался говорить с мисс Гибсон в ее номере двадцать восемь на третьем этаже, куда «входить без стука». Надо бы потанцевать и с полькой, чтобы самому убедиться, действительно ли можно из-за нее… Но у него нет на это никакого желания, ни малейшего желания, и, пытаясь ускользнуть от Блюинга, он пробирается к выходу. Сэм, однако, не из тех людей, с кем можно разминуться даже в самой невообразимой толчее; он догоняет Джека у двери и хватает его за локоть.

— Ну что?

— Все то же.

— Не едет?

— Нет. Впрочем, у него есть какие-то мотивы, однако история сложная и от нас не зависящая. Хотя, если подумать, возможно, я и сумею кое-что предпринять.

— А мне сказать не можешь?

— Сейчас нет. Буду действовать. А пока моя мечта — холодный душ. С утра не был в ванной, а поскольку уже вторая половина ночи — то, значит, со вчерашнего утра, мой дорогой.

Отделавшись от Сэма, Джек ловит такси и едет в отель, принимает душ и растягивается на кровати, прислушиваясь к доносящимся из коридора звукам. Вскоре громкий говор извещает, что группа вернулась из Сакромонте, а постепенно наступающая тишина — что дамы разошлись по своим комнатам и готовятся ко сну. Когда шаги и хлопанье дверей смолкают, Джек встает, приглаживает перед зеркалом непокорные волосы, на мгновение огорчается, что, получив телеграмму Сэма, вскочил в такси налегке: сейчас пригодилась бы свежая рубашка — как-никак, он идет все-таки на свидание с девушкой. Уже в дверях он в задумчивости останавливается, потом идет к телефону, узнает у портье номер апартаментов отца и сначала направляется к нему в тайной надежде, что разговор с мисс Гибсон, может быть, и вообще не потребуется, если он еще раз поговорит с отцом; но его стук остается без ответа, из-за двери не слышится отцовского «войдите», хотя он дважды повторяет: «Это я — Джек!», как делал в детстве, когда хотел войти в комнату, где отец работал. Сейчас отец не работает и, скорее всего, еще не спит, поскольку портье сказал, что мистер Асман взял ключ минуту назад; значит, он просто не хочет с ним разговаривать, и, значит, надо идти в номер «двадцать восемь, третий этаж, входить без стука», лучше так, чем стучать безответно, все-таки какое-никакое утешение: хоть одни двери перед ним откроются…