Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Ну, не знаю! Или ты думаешь так легко, глядя в глаза девушке, ни с того ни с сего заговорить о деньгах?

— Кто тебя заставлял сразу говорить о деньгах?

— Поэтому я о них вообще не говорил.

— Не говорил?..

— То есть… я намекнул, ну, в форме шутливого комплимента, что Джереми, вероятно, не стремился бы так упорно остаться здесь, не будь ее… и мы, дескать, даже готовы… в том же тоне шутливого комплимента, предложить целую тысячу долларов кому угодно из автосервиса за доставку из Турина крыла для их машины.

— И что она?

— Ничего.

— Совсем ничего?

— Ни слова. И пошла… Всего и пользы от разговора, что эта маленькая змея сейчас, вероятно, прикидывает, во сколько же оценивается в е с ь Асман, если за несколько его дней предлагают тысячу долларов.

— Ты испортил все дело!

— Знаешь что? Говори с ней сам! Может, у тебя лучше получится, чем у меня.

— Нет-нет, — возражает мисс Гибсон: ей не кажется, что Джек, глядя в глаза Доминике, сможет говорить о деньгах, — тебе прежде надо поговорить с отцом.

— Я уже с ним говорил.

— Попробуй еще раз. Может, теперь тебе удастся его уговорить.

— У меня нет уже времени. Сейчас мы любуемся тут фонтанами, потом — сразу обед, до аэропорта ехать бог знает сколько, и самое позднее в половине третьего я должен сидеть в такси.

— Я отвезу тебя, — говорит Сибилл, — а поговорить с отцом можешь и здесь.

— Мне нельзя волноваться перед матчем.

— Милый! — Мисс Гибсон берет Джека под руку и нежно к нему прижимается. — Ты обязательно выиграешь! Ты в прекрасной форме, в прекрасной!

— Сады Хенералифе, — торжественным тоном начинает Хуан, и вся группа сразу окружает его, — это летняя резиденция королей Гранады…

Асмана в группе нет. Джек находит отца одиноко сидящим в стороне ото всех у пышно цветущего куста. Джереми протягивает ему руку, они здороваются как случайно встретившиеся знакомые, не озабоченные никакими общими проблемами.

— Как спалось?

— Спасибо, хорошо, — отвечает Джек, — а тебе?

— Тоже хорошо.

— Мы, собственно, так и не успели как следует поговорить, а мне сразу после обеда нужно лететь обратно в Лондон.

— Когда вернешься в Штаты?

— На этой же неделе и вернусь.

— Ко мне не заедешь?

— Мог бы и ты приехать в Лос-Анджелес.

— Я приеду в декабре, у меня предстоит там концерт.

— Что будешь исполнять?

— Вторую симфонию Малера — «Симфонию Воскресения».

— «Симфонию Воскресения», — повторяет Джек, не вкладывая особого смысла в название симфонии, но Асману кажется, что в голосе сына звучат ноты осуждения. Вторую симфонию Малера он часто исполнял после смерти Гейл. Эта музыка смягчала и притупляла отчаяние, вселяя надежду; в ней было столько истинно человеческого — миллиарды голосов и океаны слез, ни одна боль в ней не кажется больнее другой, рука всеобщности сглаживает всякую чрезмерность, уравнивает в страданиях, ниспосылает утешение…

Джеку, который вот уже несколько часов пытается одолеть внезапное сумасбродство отца, такой выбор репертуара мог бы показаться навеянным болезненным состоянием. Но младший Асман не подвержен рефлексиям и после недолгого молчания заключает:

— Ни один композитор не способствует так успеху дирижера, как тот, который сам был дирижером, правда?

— Да, — соглашается Асман с облегчением. — Именно это я всегда принимаю во внимание. Так ты заедешь в Филадельфию?

— Миссис Скарпид слишком хорошо готовит. А мне нельзя прибавлять в весе ни на грамм.

— Ты, пожалуй, похудел с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Постой, где это было?

— В Нью-Йорке, ты тогда выступал с «Онегиным» в «Метрополитен-опера». Когда ты снова будешь там дирижировать?

— В феврале будущего года. У тебя уже есть какие-либо планы на февраль?

— Несколько матчей. Хотя не исключено, что в феврале я смогу быть в Нью-Йорке.

Асман обнимает сына за плечи, и они идут рядом вдоль канала, облицованного мрамором и увенчанного султанами фонтанных струй.

— А как бы ты отнесся к предложению махнуть нам вместе прямо отсюда домой и отдать себя во власть миссис Скарпид, которая станет своим «сладеньким голоском» приглашать нас «отобедать» и закармливать супами со сметаной, бифштексами и кремами. Мне тоже нельзя прибавлять в весе ни на грамм, но я порой ради душевного покоя уступаю ей и запихиваю в себя все, что так аппетитно и мастерски — это ты должен признать — она наготавливает, а если я не ем, смертельно обижается. А помнишь, ведь мама как-то умела с ней ладить. Когда нам невмоготу было все съесть, она извинялась и целовала ее. Интересно, что бы подумала миссис Скарпид, если бы я вдруг ее поцеловал? — Оба смеются, они идут обнявшись, столь не похожие друг на друга: Джек — с открытым спокойным лицом Гейл, и отец — темноволосый, с восточными асмановскими глазами и славянскими скулами Яся Стшеменьского.

— Кто знает, может, и удастся заскочить на недельку, — сонным голосом соглашается Джек.

— У меня будут только репетиции с оркестром и лекции в институте, а всю вторую половину дня мы могли бы проводить дома. Вот бы Том обрадовался!

— Он меня исцарапал, когда я заезжал в последний раз.

— Потому что отвык от тебя — лучшее доказательство того, что редко бываешь дома.

— Хорошо, отец, — говорит Джек, — поедем домой вместе в феврале.

Ему вдруг становится как-то покойно и хочется сейчас уснуть сладко по-детски, как прежде, когда отец клал ему руку на ухо и это мгновенно его усыпляло.

— Поедем домой вместе, — повторяет Джереми.

Нет, их только двое! Блюинг, старый осел, выдумал бог знает что. Девчонка — просто минутное увлечение, если вообще увлечение. Отец, возможно, совсем по другой причине не хочет ехать на гастроли, он же сказал Сэму, что ему не хочется работать, в конце концов, он имеет на это право, и никому не позволено его принуждать, если он хочет сделать перерыв в работе и отдохнуть. У каждого наступает такая минута, когда хочется сделать перерыв в работе и отдохнуть. И почему эта мысль не пришла ему в голову раньше?

— Хорошо! — говорит Джек без всякой связи.

— Что — «хорошо»?

— Я говорю: хорошо — пусть все будет как есть. Если тебе не хочется, не давай этих концертов.

Джереми улыбается:

— Разве Сэм послал тебя не затем, чтобы уговорить меня поехать на гастроли?

— Конечно, да! Но я не мальчик на побегушках у Сэма и порой имею собственное мнение.

— Интересно, в данном случае — какое?

«Не могу же я сказать, что мне его жаль, — думает Джек. — Не могу же я сказать ему, что не одобряю выдуманного им себе счастья, хотя от души хочу, чтобы он был счастлив. Может быть, никогда в жизни ему больше не захочется ничего такого…»

— Дорогой отец, — говорит он мягко, — просто я считаю: ты всегда знаешь, что делаешь.