Валерий Айрапетян - Дядьки [сборник]

«Дурак, — думал Степан, не переставая отбивать ладонями ритм, — дурак…»

Потом женщины убирали со стола и стелили гостям.

За какие-то полчаса пространство, полное света, хохота и движения разгоряченных тел, стало темным, тихим и дремотным.

Посреди ночи Степан резко открыл глаза. Оглушительный храп и протяжный свист заполняли комнату. На полу, помимо Ложкина, спали двое мужчин. Степан открыл глаза и понял, что сильно хочет в туалет. Сладостный и мучительный спазм в животе заставил его бесшумно вскочить, сорвать с чернеющей в ночи спинки стула брюки, и перешагивая через тяжелые, сморенные обильным застольем тела, выйти из комнаты и направиться в уборную.

Он включил свет, бесшумно вошел в тесный клозет, заперся изнутри. Поднял стульчак и тяжело взобрался на унитаз. «Суета!» — думал он, вскарабкиваясь, и чтобы расслабиться, стал представлять, как сидит в своем деревенском туалете, сосновом, с небольшими щелочками в стенах, в которые по лету ласково струится ветерок, нагоняя свежесть и легкую прохладу.

Тут Степан заслышал голоса. Кто-то разок засмеялся и два раза дернул за ручку. «Как будто с первого раза не понять, что занято!» — раздражался про себя Ложкин, восседая на фаянсовой посудине, точно орел на скале.

За дверью принялись суетиться. Послышался женский голос и короткий, придавленный смешок. Степан представил, как стоит за дверью Татьяна, представил, как встретит его выходящего, как войдет после него и ужаснётся запаху и как он — Степан Ложкин, могучий холостяк — не покажется ей таким симпатичным, каким казался за столом.

От этих мыслей его передернуло. Он покрутил головой и с тоской обнаружил, что в городских туалетах нет щелей для естественного обдува, а есть лишь скромная пластмассовая решетка для вентиляции с грязными, забитыми прорезями.

Ложкину перехотелось.

Он сошел с унитаза, как бы для страховки заглянул в его нутро, убедился, что там чисто, смыл, застегнулся и вышел.

В коридоре было пусто. Тишина зияла, будто степная ночь.

Степан дернулся и зашел в ванную. «Надо бы помыть руки, а то услышат, что вышел из параши и так, с грязными ручищами спать почесал, подумают: чурбан немытый, пахарь сошный, забулдыга». Ложкин открыл кран, смочил пальцы, сковырнул с внутренних уголков глаз сонные крошки и вдруг почувствовал новый сильный позыв. Вернее, не новый, а все тот же, только на этот раз гораздо сильнее.

Как можно степеннее — чтобы не создать суеты — вышел он из ванной, прошел в уборную и проделал все то же самое, что и в первый раз. Не успел Степан помечтать о сосновом своем убежище, едва воображаемое пение птиц коснулось его волосатых ушей, как за ручку снова дернули, потом еще раз, а потом еще.

Послышались удивленные возгласы.

«Блядство! — молча загибал в сердцах Степан. — Неужто неясно, что раз заперто, то занято!»

Он еще раз с тоской взглянул на замусоренную вентиляцию, подумал о блондинке и зло соскочил со своего пьедестала. В кишках зарычало, протяжно завыло и болезненно потянуло. Степану показалось, что живот его набит гирями — ржавыми и шероховатыми. Он обернулся, нажал на спуск и вышел, всем видом изображая удовлетворение и дежурное спокойствие.

Коридор пустел, точно выколотый глаз.

«Вот черт, а! Вот черт!» — трясло Степана от злости. Он с силой сжал кулаки и, минуя ванную, прошел в комнату, перешагнул через два тела и улегся.

«Вот, — думал он, — какие неудобства! Мало того что надо взбираться на этот сральник и упираться потом плечами в стены, а головою в дверь, так еще и никакого проветрона, никакого спокойствия и расслабления! Как живут только?!»

С этими мыслями Ложкин проворочался с четверть часа, потом уснул. Ему снился зерновой ток и Тамара с расплескавшимися по пшенице волосами, несметная голубизна неба — вместо шифера крыши, желание поцеловать ее и робость сделать это. Когда в своем сне он наконец повернулся на бок и приблизил свое лицо к Тамариным губам, а она не шевелилась и медленно закатила глаза, в животе снова засвистело и потянуло. Степан вздрогнул, отпрянул от Тамары и проснулся. В коридоре послышались голоса. «Дело к подъему», — подумал он по деревенской привычке и принялся растирать себе лицо.

Ложкин скоро оделся, перешагнул через сопящие тела и вышел в коридор, изображая всем своим видом первое свое пробуждение. Там он застал двух молодых людей, поздоровался с ними и, определив в них племянников хозяйки, встал рядом и крепко замолчал. Оказалось, никакой не подъем, а просто очередь по нужде. «Мне так еще лучше. За компанию даже веселее», — подумал Степан и зевнул.

Ребята громко шептались.

— А я ей, значит, говорю: чего смотришь? — рассказывал худому брюнету невысокий с побритой головой. — Давай, что ли, приступим…

— Ага, и чего? — в нетерпении суетился брюнет.

Лысый коротко покосился на Ложкина, потом приблизился к брюнету и громко прошипел:

— Согласилась.

— И ты молчал всю неделю?! — почти что взвизгнул брюнет.

— Да в западло было как-то… Наташку-то оба знаем…

Вдруг ребята переглянулись и как по команде прошли в комнату: не в ту, в которой спал Степан, а в другую — в хозяйскую спальню.

В туалете нажали на спуск. Щелкнула щеколда, отворилась дверь.

Навстречу Степану вышла блондинка в коротком шелковом халатике и с сонным беспорядком на голове. Татьяна остановилась, посмотрела на Ложкина в упор, поморщилась, словно недоумевая от того, как такая встреча могла произойти, кивнула и прошла в ванную. Степан прошел в уборную и заперся.

В туалете пахло свежим сонным женским телом и теплой мочой. Ложкин услышал, как вышла Татьяна из ванной и как зашагала по коридору. «Ушла. Ушла спать», — с какой-то детской радостью подумал он. От сознания этого факта в кишках у него сделался сильный и повелительный спазм, приятный до истомы и болезненный сразу.

Степан расстегнул ремень, стянул штаны, взлетел на унитаз, уперся локтями в стену и с каким-то лихим восторгом выпустил из себя все то, что томило его этой ночью.

Это было то удачное опорожнение, когда все выходит без остатка, единой потугой, когда знаешь, что даже изнутри ты чист и ничем не стеснен.

Ложкин подтерся, смыл, натянул штаны, помахал ладонями (чтобы создать хоть какое-то движение воздуха), отпер дверь и вышел в коридор.

В коридоре, прислонившись к стене, стояла Татьяна.

Степан удивленно и почти испуганно кивнул ей и решительно прошел в ванную, сильно ударившись плечом о косяк. Он услышал, как блондинка заперлась в туалете, представил, как она морщится в плотных клубах запаха, как воротит голову, и стал ждать, когда она выбежит оттуда пулей и зло и брезгливо смерит Степана взглядом, перед тем как сгинуть в комнате. Ложкин покраснел и весь съежился, словно был пойман на воровстве людьми, которые долгие годы считали его порядочным.