Леонид Жуков - Злая фортуна

Вот сидит в высоком кресле, как какая-нибудь барыня, исхудавший и почерневший от страданий молодой парень без ноги. Нога отхвачена полностью. К тому месту, где должна быть нога, приставлена трость с начищенной рукоятью. Он в синей пижамной паре, жадно хватает окурок и страдальчески смотрит васильковыми глазами. К нему подошла разносчица и спросила:

— Кирилл, ужинать будешь?

— Не хочу, — тихо ответил парень.

Его оперировал корявый старик с руками, покрытыми шишками, как маковки церквей. Подчиненные прямо в глаза называли его светилом. Когда парню было очень трудно, светило пригласил консультанта. Явилось злое существо с мордочкой мопса, высохшими челюстями цвета замазки и печальными глазами, как у шута. Она сказала ни к селу ни к городу, что не разрешает мужу курить дома. Парень отвернулся от нее и стал терпеливо ждать, когда она уйдет. Она не обратила никакого внимания на больного, а свела свое посещение к тому, что убила массу времени на составление графика чтения лекций по атеизму. Когда атеистка спохватилась и подошла к парню, он закрыл лицо руками и не велел близко подходить к нему. В отместку она пожаловалась на него заведующей отделением. Приехала вероломная семидесятилетняя старуха, усатая натура, претендующая на гениальность. У нее была искусственная вишневая коса, приделанная к макушке, а веки накрашены парижской зеленью, как на картинах Ренуара. Она курила прескверные папиросы, на обходе у каждого больного просиживала по часу, пытаясь замазать грехи, ибо смертность в ее отделении катастрофическая.

Она назначила аминазин, который применяют ветеринары в чумных клиниках для усыпления сдыхающим в агонии собакам. Вошла сестра весом в центнер, с грудями, похожими на узлы с бельем, и выпученными базедовыми глазами. Держа шприц кверху, чтобы не пролить бальзам, медоточивым голосом подъехала к парню:

— Давайте на ночь сделаем укольчик?

Когда она уходила, сделав грязное дело, парень заметил, что ноги ее похожи на стеклянные четверти, в которых лабазники хранили спирт. От этого укольчика он спал пять дней, как сраженный леопард, в которого натуралисты стреляют иглой, наполненной снотворным, чтобы окольцевать ему лапу.

Не могу припомнить, где видел этого парня. Хотелось вывернуть память наизнанку, будто я видел его только вчера. Проснувшись на рассвете с мыслями о нем, я через силу наконец вспомнил, что видел его в больнице два года назад. Значит, он уже два года не выходит из больницы. Вспоминаю, еще тогда его возили в кресле по кабинетам, но тогда он был с ногами. Только одна нога была обута в шерстяной носок и не двигалась.

Сейчас у него забинтована вторая нога, и что-то желтое просачивается сквозь бинт. Она уже неподвижна и раздулась, как горло кобры. Раньше парень все носился с какими-то журналами, кроссвордами, шашками. Теперь присмирел и покорно смотрит на прохожих, затягивается сигаретой, с отрешенным лицом о чем-то думает и поглаживает подбородок.

Бесплатная больница. Здесь лежат в основном одни здоровые, потому что больных не лечат, они быстро погибают. Условия ужасные, помощи не оказывают никакой. Палачи в белых халатах мастера только трупы возить на каталке.

Вот под лестницей стоит одна такая. Как воровка прячется у каталки, словно желая проститься с холерным трупом тайком, сестра милосердия. У нее жестокое лицо, на голове рогатый колпак, делающий ее похожей на тевтонского рыцаря, бандитский взгляд. Она красива, но не вызывает чувств. Красивая модель, оттого что вся в золоте, как мародер, разграбивший капитулировавший город, еще бездушнее. На руках по два толстых кольца, нанизанных друг на друга, в ушах трехэтажные серьги, как у Семирамиды, на шее витая цепь. Вынув из кармана скальпель, она с наслаждением сделала надрез на груди усопшего, как какой-нибудь средневековый анатом, пробирающийся по кладбищу, и, удовлетворенная, с пылающими щеками выскочила из-под лестницы, словно выведала государственную тайну.

Практикантки с глупыми личиками нашли себе забаву: измеряют друг другу давление, радуются попавшей в их руки интересной игрушке. Они хороводом следуют за врачом по всем палатам во время обхода и со счастливыми лицами, вроде детей, попавших на похороны, разглядывают безнадежно больных.

Врачи занимаются не тем, чем нужно, все что-то пишут, как писатели, похожи на монахинь, которые душат в монастырях.

Хирурги, по вине которых лучшие люди лежат на погосте, никогда не показываются на улице. Добровольно избрав эту профессию, они приговорили себя к пожизненному заключению в больничных стенах и променяли свежий воздух на спертую вонь.

А вот среди них светило: убийца Сойфер. Считается крупным врачом в отделении, все по сравнению с ней мелкая сошка. Увидеть ее трудно, как палача, на совести которого сотни обезглавленных жертв, она занята в хлопотах. Убивать — это ее профессия. Когда она идет по коридору, производит впечатление породистой немки в очках, с блестящими искусственными косами рыжеватой масти, туго уложенными на затылке. Глаза умные, сталисто-серые и страшные под увеличивающими стеклами очков. Говорит тихо, вразумительно и до нудности логично. Среди старых гладких щек бурого цвета, их складок и булок, дрябло и жирно свисающих, теряется ротик как у слона…

В ее лапы попала старушка-картофелинка с неясным заболеванием. Она давно уже лежит здесь, болезнь ее незначительна, пора было бы отпустить ее домой, ибо привезли ее сюда по глупости, но картофелинка стесняется врача и не может осмелиться попроситься на волю, сказать, что ей надоело лежать здесь. Она только вздыхает и ждет не дождется, когда ее выпишут. Ей дают всего две таблеточки, которые везде продаются и о назначении которых знает каждый. Она тихо прохаживается по коридору в белом платочке. У нее живые хитрые глазки и беззубая складка. На дворе лето, а она запахивается крест-накрест в байковый халат с длинными рукавами, как у смирительной рубашки, и бесшумно скользит по коридору вроде матрешки на плывущей сцене.

Порой она останавливается у стеклянной двери, сквозь которую виден громила в трусах, распластавшийся на койке как лев, которому мало клетки. Он не помещается на прокрустовом ложе, оно слишком узко для него, руки его лежат на железных углах, вонзающихся холодными ребрами в голое тело. Эти руки могучи, как у Самсона, на них страшно смотреть.

Картофелинка с нескрываемым любопытством задерживается у двери, забывается и робко подсматривает за ним. Поймав его взгляд, трусливо прячется и отворачивается от двери, как трясогузка, рискнувшая близко подпустить к себе охотника.

Однажды светило, проходя мимо двери по коридору, наорало на нее: