Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— Снесли вниз? — закричал ему кто-то.

Вржосек с трудом узнал голос Войтеха.

— Пан Войтех, это я! — ответил он.

— Вржосек? — спросил тот.

Николаус приблизился, ступая по осколкам кирпичей и щепкам. Наткнулся на что-то мягкое, отступил назад.

— Этот мертв! — крикнул Войтех. — Кусками кирпичей несчастных зашибло. Попали в бойницу!

Николаус, обходя труп, почувствовал, что подошвы сапог стали липкими.

Войтех похлопал его по плечу.

— Шеин проснулся! — возбужденно продолжал он. — Смотри.

Николаус подошел к разрушенной бойнице. Но сначала ничего и не увидел. За башней зияла ночь. Как вдруг где-то слева, за Борисфеном, на горе полыхнуло — и в тот же миг к замку понеслось невидимое гудящее ядро. Николаус от страха даже зажмурился… Хорошо, никто не мог этого увидеть. Ядро ударило в стену где-то ниже, у Борисфена. Но тут же пыхнуло правее, и это ядро прогудело рядом с башней и взорвалось в оврагах. Следом послышались выстрелы вообще на другой стороне замка. Потом много левее. Ночь бухала пушками, неведомыми Инрогом, Волком. В городе заплясал огонь, что-то загорелось под собором.

— Они пойдут на приступ? — крикнул Николаус, сжимая рукоять сабли.

— Кто знает! — ответил Войтех.

Ночь перед стеной, казалось, роилась вражеской силой. Ночь окружала со всех сторон замок. Снова и снова пыхало по горам, и в замок падали ядра…

И так продолжалось до рассвета. Уже в сумерках можно было различить склоны оврага под башней, кусты и деревья подальше и дома, церкви позади. Труп все так же и лежал в луже крови. В башне появился еще один человек. Присмотревшись, Николаус узнал Александра.

— Брат, ты жив? — спросил Александр у Войтеха.

— Как видишь.

— А, и ты, пан, объявился, — проговорил Александр, глядя на Николауса. — Где же твоя лютня?

— Лютня моя, — оборвал Войтех.

— Надеюсь, ты, пан Вржосек, уже вполне здоров для фехтования?

— Не сомневайся, пан Александр Плескачевский, вполне, — ответил Николаус.

В сумерках глаза панов сверкали, как те инроги и волки по холмам.

— Фехтованию московиты, похоже, предпочли сон, — сказал Войтех.

— Мы не московиты, — отрезал Александр.

Войтех ничего не сказал на это, а просто громко зевнул.

— Надо скинуть вниз труп, — сказал Александр.

— Нет, — ответил Войтех, — спустим на веревке.

Труп жолнера привязали за ноги, просунули в бойницу и спустили на землю. Николаус осматривался с башни. Потянуло речной свежестью, лесной прелью… Вдруг послышались неясные звуки. Все замерли, серея пыльными лицами. Звуки приближались.

— Гуси! — сказал кто-то.

Да, это была стая гусей. Разглядеть ее в пепельных облаках не удалось.

А слева, где-то внизу раздались крики. Может, все-таки московиты пошли на штурм? Но, как выяснилось позже, это жолнеры и пахолики, а также горожане заделывали пролом в стене бревнами и камнями, засыпали его землей… А московиты почему-то медлили, хотя сейчас же и надо было сюда ударить. Но даже их Инрог и Волк примолкли, словно зачарованные скрипом небесных вольных телег… Или у них снова порох закончился. Как передавали пленные, порохом и ядрами Шеина Москва снабжала весьма скупо.

Но под вечер — как раз после полуденной знаменитой московитской привычки, сиречь сна, — снова проснулись Инрог да Волк и прочие пушки. Холмы загрохотали. В замке вспыхнули сразу несколько пожаров. И уже под утро неприятель ринулся на приступ со стороны Королевской крепостцы, что была устроена из земли на месте западного пролома прошлой осады. Да, оставляя на склонах убитых и утаскивая раненых, нападающие отхлынули. А на восточном участке, где служили Плескачевские и Вржосек, приступа не было.

За сими превратностями осады паны Соколинский и Воеводский о Николаусе герба Вржос как будто забыли. И нового вызова не следовало. Николаус, опасаясь за сохранность книги, искал тайник для нее. Вообще он хотел отдать летопись Петру-иконнику, заодно и разузнать о ней. Давно уже не удавалось ему увидеть Вясёлку. Николаус тосковал и только выбирал удобный случай, чтобы никто не помешал, тот же Александр, который, как будто следил за ним и шагу не давал ступить, являлся неожиданно на его пути и намекал на скорый поединок, от коего его удерживала только некоторая хромота Николауса. Но прихрамывал Вржосек уже не от ножевой раны, вполне зажившей от травяных зелий, а от непривычки и неудобства из-за отрезанных лекарем Протвицким пальцев. И хотя Николаус уверял, что это не помешает ему хорошенько поучить добрым манерам пана Александра, тот не соглашался, белозубо лыбился, качая русой головой.

Неожиданно в один уже майский день решено было встретиться для переговоров. Сопровождать воеводу Соколинского отправились гусары, а с ними и паны Плескачевский, Глинка и товарищи панцирной хоругви Копыта. Николаус был с ними. И ему уже рано утром перед самым отправлением прискакавший вестник передал приказ воевод явиться с книгой. Но Вржосек и не подумал это сделать. Таковы уж нравы своевольных шляхтичей…

Воевода, увидав шляхтича, подозвал его к себе мановением руки и спросил о книге. Николаус отвечал, что книги у него уже нет…

— Где же она?

— Ее нет! — выпалил он, как будто в пропасть прыгнув.

Пан Самуил Соколинский поднял брови и внимательно воззрился на молодого пана с бледным лицом и черными пушистыми усами.

— Ты шутишь, пан любезный?

— Нет, — отрезал Николаус.

— Ну, хорошо, это дело мы еще разберем, — пообещал воевода.

— Смею узнать, зачем пану воеводе сия книга? — спросил прерывающимся голосом Николаус.

Пан Самуил Соколинский ничего не ответил, лишь скользнул взглядом по лицу Николауса и, отвернувшись, обратился к панам:

— В путь!

Встреча проходила на берегу Борисфена, там, где он берет немного севернее.

Утро было великолепным. Солнце щедро и горячо истекало лучами из синих морских глубин. В воздухе тек аромат цветущих садов. Пели птицы. Над волной Борисфена реяли чайки. Все напоминало морские побережья Короны. И ее главную реку — Вислу.

Пан воевода Соколинский восседал на красно-серой арабской кобыле. На плечах его голубел плащ, над рогатывкой, опушенной горностаем, покачивались перья, сиял панцирь, лоснились высокие шведские сапоги. У гусар на теплом речном ветру трепетали крылья. Ветер развевал флажки на копьях, шевелил волчьи хвосты на кольчужных плечах товарищей панцирной хоругви. Светлое лицо пана Соколинского с русой острой бородкой было хмурым, хотя видно было, что он старается быть бесстрастным, серьезным, и только. Но брови сдвигались, образуя на высоком лбу складку. Запасы пороха, ядер и пуль у гарнизона были скудны. И, по сути, гарнизон держался за счет таковой же скудости у московитов. Но к московитам в любой момент могли прибыть подводы, и тогда дни замка будут сочтены. А король все еще пировал в Варшаве.