Олег Ермаков - Радуга и Вереск

Перед башней с воротами уже собрались товарищи панцирной хоругви. В сером утреннем свете влажно блестели шлемы, кольчужные панцири, крупы лошадей. Лейтенант Копыто оглядывал товарищей. Дождались еще Любомирского с Пржыемским — и выехали через ворота, стуча по настилу, переговариваясь. Николаус успел узнать, что им предстоит дело . И сердце его забилось чаще. Что за дело, никто толком не говорил. Но — вот оно, наконец-то! И ведь в воздухе давно что-то такое витало. Какие-то глухие слухи доходили из Москвы, из самого центра этого медвежьего царства. Московиты и так-то облизывались на сей замок, а после смерти короля — в безвластие — защелкали зубами. Хотя и был у них с Короной подписан мир.

Впереди скакал Копыто в кавказской бурке, подбитой шелком, в желтых сапогах. За ним остальные. Лица у всех были сосредоточенными. Волчьи хвосты вздымались и падали — вытягивались по ветру они, только когда отряд переходил в галоп.

Николаус вдруг думал о римских провинциях из школьных уроков, не современных, а тех достославных времен, когда Флавий Аэций отбивал наскоки варваров на Рим, — да, и в битве на Каталаунских полях одолел трехсоттысячную орду Аттилы. И с триумфом войско Аэция вернулось в Рим, трепещущий в ожидании решения своей судьбы: кто? свирепые дикие гунны или великий воин Аэций? И жители возликовали, увидев со стен штандарты своей армии и блистательного Аэция на колеснице, в пурпурном плаще.

Сейчас Николаус видел впереди серую бурку Копыта. Ну на самом-то деле его зовут Гжегож Дембиньский. Ничуть не хуже звучит, чем Флавий Аэций.

Да и у самого хорошее имя: Николаус Вржосек!

И пора озарить сие имя блеском новых дел.

По грязной дороге в лужах отряд быстро двигался между полей с густой зеленеющей рожью. Замок остался далеко позади. Справа иногда тускло серебрился Борисфен. То исчезал в травах и деревьях, то появлялся снова. Потом начался лес. Стволы сосен краснели и желтели повсюду. Пахло смолой и хвоей. Дорога была песчаной. Эта дорога уходила на запад. По ней Вржосек и приехал в замок на Борисфене. Какая же напасть грозит оттуда?

Лес остался позади. Они проехали мимо небольшой деревни с пасущимися на лугу коровами и овцами. Пастух в овчинной безрукавке и войлочной шапке глядел на них из-под руки. Пахнуло дымом и навозом.

Отряд выехал на холм. Тут дорога разветвлялась. И Копыто почему-то склонился, рассматривая следы. Что он хотел увидеть? Кто мог оставить здесь следы? Уходя от замка? Или из той деревеньки?

Копыто что-то все-таки разглядел и решительно свернул влево. Вржосек успел узнать от Любомирского с перекошенной после ночной пирушки личиной об отряде каких-то украйнских казаков-разведчиков на службе у московитов. «Пан, — пробормотал Любомирский, дыша перегаром, — мой череп вот-вот рассыплется от этой скачки. Спаси меня!» Николаус обернулся к Жибентяю и велел отдать пану флягу с пивом. Жибентяй с непроницаемым лицом лишь огладил длинные толстые пшеничные усы и выполнил требование. Любомирский тут же схватился обеими руками за спасительную флягу и чуть не сверзился с лошади, когда все двинулись следом за Копытом. Фляга упала в грязь. И подбирать ее уже было не с руки, задние товарищи и пахолики напирали.

Вперед, вперед! Omne ignotum pro magnifico [175] Все неизвестное кажется великим ( лат .). .

Но надо было видеть страдающее неутоленное лицо пана Любомирского. Николаус, оглянувшись на него, чуть не расхохотался.

Что ж, римляне тоже не всегда были воздержанны.

Отряд снова въехал в бор — и внезапно Копыто осадил свою вороную лошадь и поднял руку с командирской булавой, украшенной драгоценностями. Глаза Николауса расширились, рука потянулась за саблей. И он почувствовал всю тяжесть своего наряда, хотя сия хоругвь и считалась средней конницей, не то что гусары или рейтары. После мгновенной заминки пернач с драгоценностями вытянулся вперед — и полетел в руке Копыта. И следом поскакала вся конница, а в воздух взвился ее вой: «Виииууыы!!!» Где-то среди деревьев уже был враг, но Николаус еще никого не видел. Уклонился от ветки — и тут заметил на песчаной лесной дороге каких-то людей… потом телегу, крытую, еще одну. Заржали лошади.

— Двоих живьем! — крикнул Копыто.

И передние всадники замахали саблями. Люди побежали кто куда. Уже слышался хрип и хруст костей. Прозвучали два-три выстрела. Кто стреляет, трудно было понять. По лицу Вржосека наотмашь хлестнуло. Он схватился за лицо рукой, ощутил влагу… И уже сообразил, что это снова была ветка.

— Ааа! — кричал кто-то. Ткань на телеге лопалась от ударов сабель. Оттуда высовывались кудлатые головы.

Кто-то гнался среди деревьев за убегающими людьми. Вржосек уже выхватил саблю… И наскочил на мужика с длинным носом и лысиной… И внезапно понял, что он безоружен. И — знаком ему… Только чего-то не хватало. Трубы! Колпака! С трудом он удержался от удара. Астролог дико глядел на него — и тут же его голова все с теми же изумленными глазами и длинным носом и лысиной повисла на миг в воздухе, орошая все кровью, — и покатилась под копыта разгоряченных лошадей. А тело — тело двинулось прямо на Белу Вржосека, руки схватились за поводья. Вржосек рванул повод на себя, но тело падало, не выпуская повод. И тогда он огрел Белу, и та поскакала вперед, а тело рухнуло в кровавую грязь. Вржосек лихорадочно озирался… Он посмотрел на свою саблю. Нет, она была чиста. Но сапог его и седло были забрызганы кровью. Запах крови мешался с запахом сосен, лошадей. Кровью как будто и моросило небо. Вржосек судорожно переводил дыхание. Товарищи панцирной хоругви рубили мужиков. Среди стволов мелькала шуба медведя, гремевшего цепью. Из телег на землю летели маски с рогами, бубны, шкуры, ткань, лапти, сапоги. Чья-то лошадь расшибла в щепки скрипку — только взвизгнули струны. В песок упала рука с шевелящимися пальцами. На колесо телеги, тронувшейся вперед, наматывались кишки из распоротого брюха длинного мужика, игравшего ксёндза.

— Двоих живьем! — снова раздался крик Копыта.

Николаус увидел его обезображенное в давнем деле лицо. Оно было яростно багровым, как будто след от копыта и наполнился кровью. Николауса била дрожь. Он кружился на своей Беле, осаживая ее и не зная, что ему делать.

— Паны! Я же сказал! — закричал Копыто.

Паны озирались. На дороге, на телегах, среди деревьев валялись тела в окровавленных одеждах, иные босые, иные без головы или с разбитой в лепешку головой. В руках панов дымились сабли. Глаза безумно сверкали. Николаус вдруг увидел среди остальных пана Любомирского. Его лицо преобразилось! Оно розовело свежо, глаза вдохновенно блистали. На поручне правой руки краснела кровь, светлые волосы распались на два крыла. Пан Любомирский потерял свой шлем с мисюркой и хвостом. Может, чей-то удар сбил его… Но ведь эти комедианты не сопротивлялись? Позавчера они еще паясничали на Верхнем торгу в замке. И — вот. Что это? Вржосеку показалось, что это продолжение представления.