Александр Архангельский - Свободные люди. Диссидентское движение в рассказах участников

Боевая группа — это три человека: старший и два члена. Отделение — это две тройки, командир и ответственный за безопасность, итого восемь человек. Две восьмерки — взвод, двадцать человек. Четыре взвода — батальон, сто человек. Больше у нас уже не было. Причем люди друг друга не знали, даже соседнюю тройку уже никто не знал, встречаться могли только через курьеров или на конспиративных квартирах. А по-бытовому видеться могла только тройка, потому что она и так была на одном заводе, или в одном институте, или в одной армейской части. К сожалению, конечно, в большой организации очень трудно все проконтролировать, и бывали отступления от системы.

У нас даже рядовые члены готовились, как руководители. В батальоне было еще четыре отдела: отдел кадров, отдел безопасности, идеологический отдел, куда входили преподаватели исторического, экономического, юридического факультетов. Студентов было сравнительно мало. В основном рабочие, инженеры — те, кто кончал технические вузы, и гуманитарии. Поскольку первоначальный центр все-таки был в питерском университете, то все гуманитарные факультеты были у нас представлены: юридический, исторический, восточный, филологический, философский. И в основном это были молодые преподаватели. А те, кто получал распределение в другие города, создавал там отделения: у нас было хорошее отделение в Томском политехническом университете, куда были посланы наши экономисты. Сибирь была готова, они очень быстро создавали группы.

Мы планировали добровольческий партизанский корпус. Хотели совершить вооруженный переворот. У нас это было оправданно по той причине, что никакая форма оппозиции, даже псевдооппозиции, не была возможна, она сразу подавлялась, и все. Страшно было не просто срок получить, главное другое: если ты даже получил шесть месяцев, год, но уже попал в поле зрения, отсидел, ты больше не мог ни жить, где ты хотел бы, ни получить мало-мальски сносную работу. Ты все время до самой смерти был под наблюдением. Термин, который в тот период был найден, очень точно отражал ситуацию — «беспредел». Не было никаких законов. Они говорили так: «Для вас закон, а для нас инструкция».

Когда создавался ВСХСОН, фон не был совершенно гладким и пустым. Мы не одни такие возникли, конечно. Другое дело, что мы поставили все точки над i, мы дали анализ этой системы и назвали все это своими именами.

Оружия как такового у нас не было. То есть были у нескольких человек пистолеты, но это не то оружие, которым свергают общественный строй. Не настолько мы были наивны и примитивны. Мы, конечно, не могли себе представить, что можем своими силами, даже если бы мы еще лет десять активно просуществовали, расширяясь, решить такую задачу. Речь шла лишь о том, что, уходя от ареста, охраняя материалы организации, мы бы защищались. Конечно, мы бы не сдавались, как кролики, они-то к нам приходят с оружием! А статьи и так были расстрельные. Так что мы уж хотели если умереть, так умереть достойно.

Но мы понимали, что реальное вооруженное сопротивление возможно только с участием армии. Она же по своей природе всегда патриотическая организация, которая существует для защиты суверенитета и целостности своей страны и ее граждан. Это ведь не институт тайной политической полиции, который защищает партию и ее строй. Мы считали, что когда армия увидит, что партийная политика ведет страну в тупик и к катастрофе, то интересы партийной номенклатуры и вооруженных сил разойдутся. Кроме того, был пример социального взрыва в Новочеркасске, где военные училища и войсковые части отказались стрелять. Восстание подавляли снайперы ГБ и спецчасти, которые не щадили никого. Это было немножко позже, но мы как бы предвосхищали.

А большой противолодочный корабль «Сторожевой», Валерий Саблин! Это, конечно, много позже было, но доказывает нашу правоту. Какое настроение! Их же бомбили и катера пошли из Лиепаи наперерез, чтобы подтопить. А он шел в Кронштадт, чтобы поднять Балтийский флот, а потом взять, естественно, город Питер. Вышло бы не вышло, рано не рано — не в этом сейчас суть. Дело в настрое. И были еще такие организации и в армии, и на флоте. Я сидел с некоторыми из них, такими, как, например, капитан-лейтенант Гаврилов. У них в Таллине была организация флотских офицеров. И они понимали, что идут на смерть. У Саблина были не члены ВСХСОН, а просто матросы и офицеры, старшины.

Вспоминаю, как начальник следственного отдела с очень знаковой фамилией, а может быть это и псевдоним был, полковник Сыщиков говорил: «Знаем, на кого вы рассчитывали, но тех мужичков уже давно нет». Дескать, они их уже всех закопали за эти десятилетия. Это так, но героические люди — всегда меньшинство. Были, например, церковные общины, не принявшие сергиевской Московской патриархии, — Истинно Православная Церковь. Быть на легальном положении означало бы для них быть полностью подконтрольными. Свободными можно было быть только в подполье. Они очень рисковали, мы встречались в лагерях. Помню, во Владимирский централ однажды свезли из Владимирской и сопредельных областей человек тридцать — молоденькие совсем девчушки, среднее поколение и бабушки. Если бы все политические так себя держали, как они, наверное, эта власть раньше бы упала. У них были тайные скиты и своего рода конспиративные квартиры, но основная масса-то работала в колхозах, на предприятиях. Но это большинство создавало своеобразную инфраструктуру для той части, которая была на конспиративном положении. Когда они выходили из лагеря, никогда не брали паспорт, не признавали этой власти вообще, как будто ее нет.

ВСХСОН хоть и расшифровывается как «социал-христианский союз освобождения народа», но мы не создавали монастырь. Это была военно-политическая организация, поэтому, строго говоря, к нам могли прийти и люди еще не воцерковленные, и даже неверующие. Естественно, в рядах организации почти все становились верующими. Человек, который готов был рисковать свободой и жизнью за те принципы, на которых построена социал-христианская организация, достоин был в ней быть. Раз он готов был жертвовать ради этих принципов и этих ценностей, конечно, он мог быть членом организации.

Христианство ведь является и социальной доктриной. Когда Христа спросили, какие самые главные заповеди, Он назвал две: «Возлюби Господа своего всей силой своей, всем разумением твоим» и «Возлюби ближнего своего, как самого себя» — это выход вовне из своего одиночества. При этом нет ни одной философской системы, ни одной религии, которая была бы настолько персоналистична, как христианство, то есть ставила бы во главу угла человеческую личность.

В тот период все было пронизано тайной политической полицией, не было ни одного цеха, ни одного отдела где-нибудь в институте, ни одного факультета, где не было бы провода, который шел туда. Создавая крупную организацию, мы постоянно были в росте, в движении. Конечно, случались и срывы, и предательства. Но у нас все было устроено по принципу непотопляемости корабля: корпус разделен переборками, если где-то пробоина, этот сектор заполняется водой, но все остальное — нет, и корабль остается на плаву.