Сергей Герасимов - Шаги за спиной

Сквозь пальцы сочилась кровь. Только бы не глаз, – подумал папа и вскочил.

Антонович стояла на дорожке, у невысокого клена, перед вкопанными разноцветными покрышками и смотрела без движения, как замороженная. Это был именно тот ребенок, который говорил слово «трансцедентально». Без сомнения, именно тот.

Лимфатический узел под правой рукой заболел сильнее, даже захотелось его погладить, чтобы скрасить боль лаской.

Если ты спасешь меня, то мама тебя простит.

А если нет?

Она тебя убьет.

Из пистолета?

Нет, трансцедентально.

Воспоминание выстроилось примерно таким узором. Наверное, от волнения. Все материалистическое мировоззрение Клавдии Антонович дрожало и рушилось, отказываясь крупными кусками.

Вот что-то лопнуло и по мировоззрению прошла широкая щель, за которой зияла пустота. Неужели Это возможно? Неужели? Неужели в мире есть что-то еще, кроме меня, тебя, нас, бумажек, комиссий, начальства и пенсии, которая не светит больше?

Нет, не может быть. Что еще этот ребенок говорил во сне?

Его нужно спасти, его хотят убить. Фу, какой вздор. Но как подойти после того, что случилось?

Мальчик нес в руке что-то синее и шел явно к краю песочницы, с трудом удерживая равновесие. А если он упадет сейчас и лбом? Нет, мужчинам нельзя доверять детей. Гад такой, сидит и читает. Мальчик поставил синее на песок и стал перелазить через край. Упал, закричал. Отец вскочил. Да, я вижу там кровь. Я же врач! Я могу помочь! И Антонович бросилась на помощь.

– Она смотрит на него. Посмотри на ее глаза.

Тамара резко обернулась.

– Где?

Женщина сорвалась с места и бросилась к ребенку.

– Она побежала!

– Вижу.

– Сделай что-нибудь!

– Там есть отец, он справится с женщиной.

– Но давай хотя бы подойдем поближе, – сказала Тамара спокойнее. – Слышишь, он кричит!

На дороге показалась Волга, «мокрый асфальт», номер заляпан грязью, за рулем кто-то в зеленой рубашке, кажется, курит. Под задним стеклом бумажка с другим номером, написанным большими черными буквами. Отсюда номер не разглядеть. Антонович бросилась прямо под колеса. Раздался удар, глухой, но громкий, как будто кирпичом по мешку с землей, Волга подпрыгнула, приостановилась, внутренняя рука содрала номер под стеклом; машина снова набрала скорость и растворилась в улицах. Тишина и плач ребенка в тишине.

Клавдия Антонович открыла глаза чтобы больше уж не закрывать.

Над глазами больно плыло небо с мелкой рябью облаков.

Небо медленно гасло, темнело, превращаясь в вечернее. Почему так быстро темнеет сегодня? – подумала Антонович, – я ведь еще не зашла в хлебный, хлеба нужно купить, а хлебный уже закроют из-за темноты… Но почему жизнь такая короткая?

Стало совсем темно. Вечер, ночь, зажглась свеча, Антонович сидит в незнакомом доме и сторожит дверь. Кто-то подходит снаружи и стучит. Антонович спешит открыть, отодвигает щеколду. На пороге женщина и ребенок, у ребенка порезана щека; порез совсем свежий, еще стекает кровь. Женщина без балахона, у нее серебрянные волосы, как у красивой старухи.

– На что жалуетесь? – спрашивает Антонович с интонацией врача, ведущего прием.

Но женщина молчит и смотрит.

– А вы на что? – обращается она к мальчику.

Но мальчик тоже молчит. Кровь уже добежала до подбородка и капает на рубашечку.

– Понятно, – говорит Антонович с некоторым облегчением, – вы жалуетесь на глубокий порез, полученный вследствие неострожности. Против этого есть прекрасное средство…

Но мальчик отрицательно качает головой.

– Нет? Тогда на что же?

Свеча гаснет, в незнакомом доме становится темно. Впрочем, дом уже стал почти своим за долгие часы снов. Силуэт женщины тоже начинает гаснуть. Дольше всего виден мальчик. Он стоит молча, кровь капает на воротничок, он отрицательно качает головой.

– Можно мне увидеть сына? В последний раз? Я ведь сейчас умру? – спрашивает Антонович и мальчик исчезает навсегда.

Юра выехал на проспект и погнал. Увы, задавить наследника не удалось. Зато задавил старуху. Вот только этой старухи под колесами и не хватало! Ничего, не получилось сегодня, получится завтра. Одной старухой теперь будет меньше на свете.

Дома у проспекта исчезли, но Юра помнил, что дальше начинаются новостройки. Он свернул в молодой лес и въехал в самую гущу кустарника. Выключил. Посидел. Вышел. Пошел к станции. Здесь часто ходят электрички. До метро остановки три, а там уже доберусь. Надо позвонить Штырю, чтобы забрал машину. Где это я ее оставил? – ага, вот столбик с цифрой ЗЗ. Столбик не совсем рядом, повозятся, пока найдут машину.

Пусть возятся, у них работа такая. А в следующий раз нужно быть поточнее. Вариант с машиной правильный – как еще уберешь ребенка, если тебе не помогают. Я им это еще припомню.

Он дождался электрички и вошел. Не сел, а остался стоять у дверей. Как всегда ползет нищий. На груди табличка с описанием несчастий. Что же там написано? Ага, инвалид Чернобыля, насильно выселен, здоровье непоправимо, всеми брошен, никому не нужен. А сам в белых перчатках, как лорд.

Помирать надо, если никому не нужен и всеми брошен. Ага, вот еще написано, что немой, но все слышит. А разве так бывает?

Нищий подошел к пареньку, который смотрел внимательнее других и, опершись о палку животом, стал отворачивать перчатку, чтобы показать язвы на руках, полученные из-за облучения. Стоять было трудно, вагон постоянно дергало. Он отвернул одну перчатку, показывая распухшее красное запястье. Паренек молчал. Нищий снова показал на свое запястье, – как будто спрашивал который час. Паренек поднял руку с золотыми часами, сверкнувшими в луче солнца (электричка поворачивала широкой дугой) и сказал:

– Два пятнадцать.

Нищий снова показал на запястье, но паренек уже смотрел поверх его головы.

Интересно, от чего эти язвы? – думал Юра. И какие настоящие язвы от радиации? А может быть эти и настоящие, кто их знает? Хорошо я придумал с часами, надо будет рассказать шутку. Никита не поймет, а Штырь оценит. Какие красные глаза у этого нищего подонка, совсем без ресниц и припухли. Ему, как, повыдергивали ресницы? Или он сам себе повыдергивал, чтобы смотрелось пожалостливее. Выдергивать ресницы – это интересно. Надо попробовать на девочке – девочки вечно лезут в красавицы. Выбрать кого-нибудь похуже и помоложе. Вот Женька, например. Чтобы играть в теннис, ресницы не нужны.

Буду выдергивать ей по одной, потом ее глаза распухнут и станут такими же, как у этого. Ага, точно, ее. Позвоню ей и скажу прийти. Пусть только не прийдет. Электричка уже подъезжала.

А Пашкин дом уже зарос, зарос до полустен бурьяном.