Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Затем еще приполз лягушка Самсон на предмет передачи письма вон за тот бугор иноподданной лягушке породы Пипа (Пипка уменьшительно).

Впрочем, у каждого тут был свой интерес; кондор Акоп интриговал, кстати, насчет университетского образования для кондора (кукундора) Татуси Акоповны, кукушка же Калерия прихиляла просто так, на халяву.

Однако события повернулись неожиданным боком: Калерия налопалась гнилушовки, затянула любимую «Хильду», взяла гитару, повела плечом, дети по привычке шарахнулись в стороны, и в образовавшемся кругу кукушка Калерия исполнила первый вальс Наташи Ростовой ля-диез мажор.

Причем Калерия работала и плечом и грудью, а хвост был в пассиве, подметал окрестности.

В результате чайка дядя Ваня решил аннулировать «O'key», т. е. продать авиабилет и на вырученную сумму снять видеофильм о национальном богатстве акатуйцев («Образы баб»), который потом засандалить на МКФ (кинофестиваль) в Руанда-Бурунди или в портовые районы г. Эль-Ваджха с расчетом на премию по разряду «Дебют» или в жанре «Эротические этюды», т.к. Калерия работала без костюма.

Обалдеть, кто понимает.

Однако подваливший дополнительно народ, все как один с посылками, накачал неосмотрительного эмигранта гнилушовкой поверх барьеров (т. е. вышли на уровень ушных ямочек), и чайка Ванька, ничего уже не узнавая вокруг, проскочил паспортный контроль, вышел на взлетную полосу, мигнул, дернул пятой и смылся.

При этом рюкзак с посылками и письмами он из-за перевеса оставил на берегу пруда всем желающим.

Результатом было то, что каждый брал что хотел, и письмо, адресованное лягушке Пипе, взял еж Гарик, а лягушке Самсону удалось вернуть обратно только сувенирный пень с наложением россыпи жемчужин (воспоминание о волшебном вечере в ресторане и баночке икры, которую лягушка Пипа принесла с собой в сумке, а Самсон сделал с этой икрой все, что пожелал...)

Что касается ежа Гарика, то письмо, начинающееся словами «Пипись, где ты», он бережет в кармашке-пистончике и достает только в особых случаях.

Звонит мать сыну:

— Видела тебя третьего дня.

— Каким образом?

— Во сне. Заснула после обеда и пошла себе, иду по нашей улице. Безлюдно, жарко, будто в августе. Вижу женщину какую-то странную. Именно что странную странницу. Сидит на корточках и что-то варит в эмалированной кружке над свечкой. Тут ты вдруг с противоположной стороны улицы меня окликнул. И у странницы свечка погасла. Она меня строго, со значением, спрашивает: «Это ваш сын?..» А я растерялась, не знаю, как ответить. Не волнуйтесь, говорю, я вам стеарина на новую свечку насобираю. У нас в доме полно огарков. Ужасная ерунда. Знаешь, привези, когда приедешь, коробку свечей. А то я специально сходила в хозяйственный — там одни импортные мыльницы и расчески...

Не желая быть втянутым в темное матушкино шаманство, сын притворно забывает о поручении. Вместо свечек он привозит из Москвы стандартный сыновний набор: платок, апельсины, глянцевые фотографии чужих городишек, где ему не без пользы и не без удовольствия недавно довелось побывать.

— Знаешь, хорошо, что ты не привез свечей, — говорит мать, умильно-равнодушно глядя сквозь сильные очки на какую-то швейцарско-шведскую липу. — Я тут на Благовещенский рынок пошла покупать курицу соученице в больницу и вдруг вижу: женщина свечки из мешка вроссыпь продает. Надо купить, думаю. Подхожу, спрашиваю, почем, а она мне: «Свечки дешевые, с завода ворованные, вам, женщина, я ломаных бесплатно дам. Вы же их на стеарин берете?..» Улыбается и смотрит мне прямо в глаза. Помнишь ту бабу, что суп варила? Так это она! Я, дура, спрашиваю: как же вы сюда попали? А она смеется: «Как... как... Разве не знаете, как на рынок попадают? На «двенадцатом» трамвае с Холодной горы приехала». Я смутилась, ушла. Но, знаешь, потом еще два раза эту бабу со свечками там видела. Издали, конечно. Боялась подойти...

Не желая быть втянутым в темное женское шаманство, сын делает вид, что его светлое мужское начало ничего не в силах про такое вспомнить и понять. Более того, ему, началу, срочно необходимо прошвырнуться по городу, подышать свежим воздухом родины. Его стопы, конечно, сами собой направляются на пресловутый Благовещенский рынок, в просторечье — Благбаз. Там, понятно, сын рыщет в поисках женщины, торгующей свечками. Но не находит ее.

Сын тихо напуган всей этой историей. Так обычно пугается комната, в которой резко включают или выключают свет. Внутренне сын сейчас цвета нищей базарной сумятицы, сам вроде того вот неблагообразного старца, торгующего с левой руки четырьмя цветными карандашами, а с правой — резиновым ботом.

Он долго, бесцельно катается на трамвае, покупает два-три достойных, но никчемных сборника поэзии в магазине «Поэзия», пьет из граненого стакана крепленое вино в известном заведении «Затышок», усердно курит и патетически желает всем людям добра.

Ночью ничего не снится. Следующий день пуст и прост. Другие дни — другие, но без всяких свечек. С тех пор любая увиденная свечка вонзается даже не в подсознание, а в самое что ни на есть сознание как напоминание о некой расплывчатой отсроченной угрозе.

Есть, оказывается, усовершенствования одних людей против других. Про такое всегда грустно узнавать. Люди, любящие храпеть во сне, делают это обычно лежа на спине. И вот один из бесчисленных немецких естествоиспытателей решил извести докучную породу храпунов. Он спроектировал для них спальные рубашки. В спины этих рубашек были зашиты бильярдные шары. Чтобы в положении навзничь спящий не испытывал удобства. Чтобы вообще не считал сон своим личным делом. В этом противохрапном шаре сконцентрировано социализма больше, чем во всех писаниях Маркса. Интуиция подсказывает нам, что зрелый Карл храпел. И камарад Фридрих вполне мог. И Клара Цеткин не чуралась. А уж Владимир наш Ильич! А неистовый Виссарионыч! Эх! Попробовал бы тот сумрачный германский гений со своим изобретением к ним подступиться! Да Сталин переодел бы всю Германскую Демократическую Республику в такие рубашки! И СССР заодно, чего доброго. А впрочем, он и переодел. Спали бесшумно. Да и бодрствовали втихую. Скромно, по-пластунски.

Существуют различные способы изобразить божество. Об одном из них я расскажу. Речь пойдет о статуе. Мы лепили такую лет, может, пятьдесят назад.