Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Красные латышские стрелки Лениньш, Сталиньш и Бухариньш неусыпно охраняли все входы-выходы в светлом здании III Интернационала. Но не каждому солдату партии по плечу такая задача. Вот и стрелок Бухариньш предал — ушел в предание, вот и пламенный Лениньш истлел на посту — поступил в распоряжение таксидермистов.

А здание IV Интернационала было сплошь остеклено Львами Толстыми (Троцкими) — зеркалами русских революций. Верней, его, Давидыча, пенснами, пёнснами. Лев Давидович сам день и ночь в своем неприступном стеклянном дворце за всех блистал, отдувался.

Знаменитый красный латыш Сталиньш рукой Москвы, то есть рукой малоизвестного наемного кубинца (жителя подмосковной ж. д. станции Кубинка), нанес зданию IV Интернационала смертельный удар ледорубом. Почему не стеклорезом, запросто могут спросить позднейшие исследователи. Потому и спросят, что поздно, милые, спохватились.

Кто из старожилов III Интернационала не помнит этой задорной, многотомной песенки, донесшей не только до нас, но и до всеуслышания компетентных органов имена красных латышей всех национальностей, тех, кто подначивал народы мира маршировать строем в светлое будущее, а сам сидел, фигурально и буквально, в одной, ночью, без понятых, отдельно взятой стране!

И эту песенку, если кто позабыл, напоем для острастки!

Из всех красных латышей чудом выжили два брата: старший, Сталиньш, и меньший, Пельше. Но выжили по-разному: Сталиньш выжил из человеческой жизни всех нас, а Пельше выжил из ума. И поэтому ему, бедолаге, не удалось отвертеться от предъявленного на Страшном суде обвинения в злоупотреблении национальностью.

Проверка ловушек не является у нас народной забавой. Это, увы, повседневная необходимость. За ночь чего в них только не напопадает!.. Люди, скот, самоходная сельскохозяйственная техника. Пойманные, конечно, сидят смирно, никто не в обиде, сами в душе ловцы, но попробуйте пару дней поманкировать!.. Что начинается!.. В тесноте, в неудобствах, вспыхивают ссоры по пустякам, волки пытаются кого-нибудь загрызть, да и у людей сдают нервы — хуже зверей становятся. Тут даже опасно бывает ловушку отворять. Все скопом на тебя как накинутся! Оскорбления, угрозы, тычки, плевки. Поэтому ловцу и сон не в сон: с первыми лучами солнца он уже тут как тут, у пастей, садков, ямок. Невозмутимо, с хорошими словами привета принимается за дело. Почуяв свободу, ночные гости дружно разбегаются по своим делам.

Заболело будто бы у вас горло. Что-то болит и болит. Глотать больно. Говорить надо. И отправились вы к врачу.

Врач осмотрел вашу гортань, потрогал ее холодной хромированной лопаточкой и как-то многозначительно приуныл. Медсестре бровью на вас указал, губы скривил. И медсестра ему в ответ глазками кивнула. Вздыхает. Вы это, конечно, замечаете, беспокоитесь: «Что, доктор? Что-то серьезное?» — «Уж и не знаю, как вам сказать...» — «Ну, не мучьте, скажите». — «Да вы не волнуйтесь, что вы волнуетесь, волноваться не надо, волнение нам ни к чему...»

И в глаза не глядит, что-то будто на столе ищет. Бумажки какой-то ему недостает, авторучки не хватает. И медсестра, чертовка, бросилась кружить по кабинету, заглядывать в углы да шкафчики. Я не волнуюсь, я спокоен, как Царь-колокол, только объясните ради бога, что случилось! «А ничего не случилось. Ничего еще такого не случилось, кто говорит, что что-то случилось? Вот вы скажите лучше: на аппетит в последнее время не жалуетесь?» — «Да нет, аппетит нормальный...» — «Ну, нормальный — не нормальный, как по поводу спиртного? Не стремитесь все, что есть на столе, обязательно допить?» — «Да, каюсь, есть грех, так ведь и товарищи тоже...» — «Ну, товарищей мы оставим в покое, товарищи к нам не обращались покуда. А вот чем вы это объясните: жадностью или стремлением опьянеть, забыться, заглушить чувство тревоги?» — «Да какая жадность! Какая тревога! Чаще всего и пьем-то мы со скуки. Развлекаемся болтовней, жратвой да выпивкой...»

«Ну, вот и прекрасно, вот и чудесно, вот вы сами себе и ответили. От всего этого у вас стало зарастать горло. Да, поверьте, в наше время это довольно типичное заболевание. В целом по стране оно, пожалуй, носит характер тщательно скрываемой эпидемии. Минздрав не предупреждает...» — «О боже! А это... это опасно?» — «Нет, в общем, нет, то есть да...» — «Доктор, умоляю, скажите прямо: это смертельно?» — «Смертельно? Пожалуй. Черт возьми, что вы от меня хотите услышать?! Смертельно! Смертоносно! Смертоубийственно! А что, по-вашему, не смертельно? Нервы мне мотать — это, по-вашему, не смертельно? Ох, что это я!.. Простите, голубчик, нервы действительно просто никудышные. Вы ведь у меня шестнадцатый такой за сегодня. Ну, возьмите себя в руки, голубчик! Не надо отчаиваться. Ступайте, ступайте домой и скажите близким, чтобы они постоянно прислушивались к вашему дыханию».

Женщины в нашей стране очень редки.

В некоторых ее частях женщин и вовсе не встретишь, а уж если доведется — помнишь всю жизнь и рассказываешь внукам. Раньше женщин не было совсем, а еще раньше было много.

Рождается девочек всегда, слава богу, достаточно, но только уж очень разное из них вырастает. Есть среди них мужчины, полезные ископаемые, животные, много посуды. Кстати, слово «женщина» тоже не женщина. И все-таки среди женщин меньше оборотней, чем среди нас, оборотней. Женщина смотрит вам прямо в глаза, не ожидая, что вы ей поверите. Женщина обводит рот яркой краской, не ожидая, что ее речи вас убедят. Женщина лучше вас знает, что все относительно.

Женщина, улыбаясь, докладывает подруге: «Представляешь, лежу я со своим и вдруг слышу — мой своим ключом дверь отпирает!..»

Житель города N имел жену, женщину, которая доилась и неслась. Давала примерно литр молока и одно яйцо в сутки.

Можно подумать, что фамилии этих людей были какие-нибудь Коровины, или там Наседкины, или что это шутка, или еще бог знает что вообразить. Нет. Фамилии были самые обыкновенные: Победин и Лебедева. Верней, Победин и Победина. Лебедева — это была ее девичья фамилия. А девицы, как известно, не несутся и не доятся.