Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Вот из одного купе выглянул пассажир и внимательно посмотрел на меня. Он выглядел зайцем.

Потом из второго купе выглянула парочка и тоже с интересом уставилась на меня.

Любопытствующих пассажиров становилось все больше, глаза у них светились странным блеском, все усиливающимся. Задрожав, я вдруг выронил один свой «клык».

Появился проводник и поднял его, пристально взглянув на меня. У меня сам собой выпал второй «клык».

И тут я увидел жадно вспыхнувшие глаза всех смотревших на меня пассажиров.

И услышал страшный — совсем не заячий! — их вой.

Вот они бросились ко мне! Но — благодаренье богу! — верный своим заячьим привычкам, я мгновенно сжался в комок и выпрыгнул в окно, прежде чем они коснулись меня...

И вот я опять сидел под откосом и смотрел вслед уходящему поезду. Вокруг меня расстилалось прекрасное поле с правильными рядами капусты и моркови. Мирное заячье семейство прошло мимо, торжественно неся в лапках нынешний урожай, три кочана капусты и пучок моркови. Может, и мне последовать их примеру? Может, не надо путешествовать, чтобы не испытывать того, что испытал я? Довольствоваться видом из окна? Но ведь хочется, хочется путешествовать!

За окном были сумерки, и в комнате били часы, а я все думал и думал... Наверное, эти часы отсчитывают последнее время моей жизни... последнее... Я повторил это слово и вдруг взглянул на часы и увидел там, на часовой стрелке, точно золотой лист на веточке, покачивался человечек.

— Ну вот, — сказал человечек, болтнув тонкой ножкой в сапожке, — я вижу, вы скучаете...

— Да, — ответил я, — как видите, я не молод, а каждый час приближает старость.

— Правильно, — ответил часовой человечек, — только не стоит огорчаться, мой друг, — тут он качнулся и тукнул зачем-то себя пальчиком в грудь. — Вот, — сказал человечек, — ведь там тоже часы, и если эти часы идут к старости — стрелки сердца можно вернуть назад к детству и молодости, и если тебе сейчас скучно, закрой глаза, и пусть стрелки сердца вернут тебе прошлое.

Перед нашей старостью надо всегда вспоминать прошлое.

Вспоминать прошлое? Но зачем... Я хотел спросить о том человечка, но он уже скрылся.

Я, невольно повинуясь, закрыл глаза и...

...и-и-и-и...

И тогда давнее предстало предо мной, явился вдруг далекий солнечный день, луг в цветах, а на том лугу мы с моим другом. Ах, какой был прекрасный, милый человек. Но я его обидел. А теперь я вновь увидел его, и мне стало стыдно.

— Прости, — сказал я ему и протянул руку.

— Прощаю, — ответил мой друг и улыбнулся, — я ведь знал, что ты все равно ко мне придешь, ведь у тебя доброе сердце.

Вот ведь как. Да, вот ведь как, оказывается. Я совсем не знал, какое у меня сердце... А сердце отсчитывало дни, шло назад, и вот я увидел какую-то старую женщину — да это была моя мать, и она так меня любила, но я тоже обидел, обманул ее. И она вот плакала теперь, глядя на меня, и я тоже склонился и сказал:

— Прости.

И мать мне ответила так же:

— Прощаю, я знала, что ты придешь, у тебя все-таки доброе сердце...

...И все дальше...

И так я все дальше шел по дням прошлого, просил у них прощения...

А потом миновала молодость, явилось детство, и старый циркач сказал мне:

— Привет, приятель!

И я ответил:

— Привет!

Да, когда-то я ненавидел этого человека. Он был силач, поднимал тяжести, а я боялся его и дразнил: «Глупый силач! Тяжелый тягач!» А теперь я заметил, у него доброе и грустное лицо. Я посмотрел ему в лицо и спросил:

— Ну зачем вы только и делаете, что поднимаете гири? Разве это интересно?

— Конечно, нет, — ответил он, — но ты знаешь, от этого крепнет рука, и маленькая кисточка не дрожит в ней.

— Маленькая кисточка?! — удивился я. — Ну при чем она тут?!

— Да просто, мальчик, я расписываю ночью крылья бабочек.

И тут я сказал ему тоже:

— Простите.

И, сказав это, я пошел к бабочкам.

Когда-то я составлял из них коллекцию. Зачем?

— А ты просто не знал, кто мы, — ответили бабочки, — ведь мы — это летающие мечты. Есть в мире такое дерево. Доброе Дерево Снов и Мечтаний. И вот, когда оно облетает, мы летим по миру. Но, как известно, все мечты быстротечны, и потому мы живем всегда один день.

И тут я увидел одну свою мечту. Там, на крыльях бабочки, был нарисован кораблик — это я мечтал быть моряком. И тогда я склонился пред своей мечтой, пред своей бабочкой и попросил у нее прощения.

Ну, вот и все. Тут мое сердце как бы замерло, я открыл глаза: сумерки кончились, за окном настал вечер. Я взглянул в оконное стекло и вдруг увидел!.. Я совсем поседел! Наверное, не одни сумерки прошли сейчас передо мной, а целые годы. Да, только лицо у меня все равно было удивительно счастливым. И тут я понял, что так мучило и томило меня... И совсем не старость, а то горькое, обидное, что я невзначай сделал в жизни. А теперь я сказал: «Прости», — и был счастлив. А еще я понял, что такое счастье. Это значит сказать кому-то обиженному тобой: «Прости. Прости, пожалуйста».

А теперь я расскажу тебе старинную сказку о старинной грусти.

Жил однажды один человек на свете. Человек как человек, только походил он почему-то на ветряную мельницу. Объясняя что-то, он всегда махал руками, и все смеялись над ним.

А человеку было грустно. Ведь если ты без конца вызываешь смех, то тебе, конечно, когда-нибудь будет грустно.

А раз как-то он так махнул рукой, что улетел.

Долго, долго летал он над землей аистом. А потом ему тоже стало грустно. Нельзя же летать без конца.

Тут голубой аист опустился на землю, встал на одну ножку и превратился в цветок.

Цвел, цвел цветок. А потом опять загрустил. Нельзя без конца цвести голубым пламенем. Потянулся цветок к небу. Поджал ножку и уснул там звездой.

Долгие ночи светилась звезда. А затем ей также стало грустно. Нельзя без конца светить. И тут превратилась звезда в снежинку. Упала та снежинка на ресницу какой-то девушки и растаяла.

— О чем ты плачешь? — спросили девушку.

— Мне что-то грустно, — ответила та.