Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Наш поезд остановился у занесенной снегом платформы. Пассажиры оживились, начали доставать кружки и заспешили куда-то в конец вагона. Я, как все, достал кружку и тоже пошел в конец вагона. Там стояла очередь. Первые уже шли назад и осторожно, чтобы не расплескать, несли перед собой кружки. Я спросил:

— Что это?

— Сухое вино.

Боже, я тысячу лет не брал в рот вина! И мне вдруг так захотелось выпить, что я бы, наверно, умер, если бы мне не досталось.

Когда подошла моя очередь, я увидел, что окно вагона открыто, а рядом с окном на платформе стоит вохровец в ватнике с красными погонами и наливает в протянутые кружки вино из чайника.

Я протянул свою кружку. Вохровец посмотрел на меня, как на полоумного.

— Пятьдесят копеек, — подсказал мне человек, стоявший за мной в очереди.

У меня не было ни копейки. В кошельке лежали только три коктебельских камешка. Я взял их с собой на память о той поре, когда был молод и ездил каждое лето в Крым. Осколок агата, найденный на горе, обкатанный морем прозрачный халцедон и окаменевшее семечко какого-то растения. Все это не представляло ни малейшей ценности. Но я, видимо, на что-то надеялся, потому что протянул их на ладони вохровцу. Тот воровато зыркнул глазом вдоль платформы, и камушки вдруг исчезли с моей ладони. В следующий момент он уже лил в мою кружку вино.

С непривычки я захмелел и расчувствовался. В вагоне пели и плясали, а я лег на свою полку и плакал, пока не заснул.

Ночью сквозь сон я слышал какой-то шум. Кто-то кричал, отдавая команды, потом послышался топот многих ног за окном.

Когда я проснулся, поезд все еще стоял около той же занесенной снегом платформы.

— Что за шум был ночью? — спросил я у соседей.

— Вохровец, который наливал нам вино, сбежал.

— Куда?

— В Амстердам.

Я усмехнулся про себя: хоть на что-то мои камушки пригодились.

В тот период, когда кукуруза стала продвигаться за полярный круг, Великий Гуманист решил написать «Руководство по сельскому хозяйству».

— Под Москвой, — начал он, — ни в коем случае не следует разводить ананасов.

«Для начала неплохо», — подумал Великий Гуманист и решил поделиться своими соображениями с завом сельхозотдела одной газеты.

Зав. отделом — кандидат биологических наук — сказал Великому Гуманисту:

— Вы полагаете, что под Москвой не следует разводить ананасов. Этим самым вы отрицаете передовое мичуринское учение и всю нашу науку. По вашему мнению, и арбузов под Москвой не надо выращивать?

— Пробовал я подмосковные арбузы, — возразил Великий Гуманист, — маленькие они и невкусные.

— Вы подходите к этому вопросу, — изрек кандидат наук, — с обывательской, потребительской меркой. По вашему мнению, подмосковные арбузы невкусные, а лабораторный анализ показал, что витаминозностью они не уступают астраханским арбузам. Наша задача — не угождать обывательским вкусам, а двигать науку вперед!

— Такая наука, — возразил Великий Гуманист, — обходится в копеечку и пользы никакой не приносит.

— В вопросах науки, — гордо произнес кандидат наук, — мы не можем руководствоваться торгашескими соображениями. Мы развели под Москвой арбузы и будем разводить ананасы!.. И выведенные нами ананасы будут доказывать правильность нашей передовой науки!

Великий Гуманист не согласился с кандидатом биологических наук, но переубедить его не сумел.

Возможно, Великому Гуманисту не хватало эрудиции.

В славном городе Баку жил-был-поживал владелец нефтеперегонных заводов миллионер Мирза Абас-оглы Ибрагим Ибрагимов.

Каждое утро с поднесенного слугой золотого подноса Мирза Абас-оглы Ибрагим Ибрагимов брал хрустальную стопочку, одним залпом выпивал сто граммов чистого керосина и закусывал кусочком туалетного мыла.

Однажды один русский путешественник спросил Мирзу Абаса-оглы Ибрагима Ибрагимова:

— Ваше степенство! Мне понятно, почему вы пьете керосин. Керосин — источник вашего богатства, вашего могущества, вашей славы!.. Но почему вы закусываете туалетным мылом?.. К мыловаренной промышленности вы не имеете никакого отношения.

— Совершенно верно, голубчик, — ответил миллионер путешественнику, — к мыловаренной промышленности я не имею никакого отношения. Но я проверил на опыте и убедился, что керосин лучше всего закусывать кусочком туалетного мыла.

Я их вспоминаю с восторгом. Это были упорные люди. Самые работящие люди.

Работа горела у них огнем.

Я не встречал ни до, ни после таких работящих людей.

Они работали дотемна.

Чуть свет они подъезжали к Неве, устанавливали водокачку. Это была примитивная штука, что-то вроде насоса. Она приводилась в движенье вручную. Итак, они брались за дело. Как прекрасны в труде эти люди! Они вшестером облепляли рычаг и по команде «Вперед, ребята!» яростно начинали качать.

Один конец шланга шел в воду. Другой конец тоже шел в воду. Оба конца шли в воду. Они перекачивали Неву. Может быть, вы удивитесь этому. Или вы усомнитесь в их пользе, или засмеетесь, в конце концов.

Но шестеро были другого мнения. И трудились они как черти. И нужно им поклониться. Ибо они трудились.

Мелькал рычаг. Шла вода. Светились их лица. Работа спорилась.

Они останавливались на миг вытереть пот со лба и вдохнуть полной грудью. И снова по шлангу бежала вода.

Вечером их ждал ужин. Обеда у них не бывало. Они не тратили даром времени.

— Кончай работу! — кричал бригадир. Его зычный голос был тверд. В нем сквозили уверенность и упрямство.

Шесть упорных садились за стол. Двигалось шесть уверенных челюстей. Жевало шесть довольных ртов. Гордо блестели двенадцать зрачков.