Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Евгений повел женщину в ресторан и заказал вина. Женщина сидела рядом, положив голову на руки, смотрела Евгению в глаза и улыбалась. Принесли вино. Евгений чокнулся с женщиной и выпил. Она тоже выпила и чуть приподняла край юбки. Потом они выпили еще и женщина приподняла юбку повыше. Евгений засмущался и вывел женщину на улицу.

Он взял ее под руку и заспешил домой. На одном из перекрестков женщина вдруг остановилась, высоко подняла ногу и хотела затанцевать. Но завод вышел, и женщина так и осталась стоять с поднятой ногой и застывшим взглядом.

Евгений бросил ключ на мостовую и пошел домой один. Первый же прохожий быстро подобрал ключ, схватил женщину поперек живота и потащил куда-то.

На тротуаре возле магазина сидели в кружок девочки и плакали. Они плакали, не вытирая слез. Евгения подошла и спросила, почему они плачут.

— Мы играем в розы, — ответили девочки, не поднимая глаз. Все они сидели с пустыми руками, сложив их на коленях.

Евгения вошла в магазин. В магазине было душно и густо пахло мясом. Молодая женщина с плоским веснушчатым носом стояла за прилавком. Она швыряла из-за прилавка длинные белые кости. Посетители вежливо ловили кости в воздухе, осторожно отталкивая друг друга и сплевывая на пол. Они завертывали кости в пиджаки, жилеты, кофточки и спешили на улицу.

Евгения тоже поймала кость и швырнула ее назад, на прилавок. Продавщица села на чурбан, на котором обычно рубят мясо, и заплакала. Она сняла с ноги черную лакированную туфлю и стала показывать всем из-за прилавка большой палец ноги. На пальце была глубокая язва. Показывая людям палец, продавщица всхлипывала и смотрела на Евгению.

В магазине быстро собралась толпа. Все окружили Евгению, тыкали ее пальцами в щеки, в спину и в грудь. Все бешено вытирались носовыми платками, снимали обувь и осматривали пальцы.

Включили красный свет, и женщина исчезла.

Включили синий свет, и она появилась.

Включили желтый свет, и женщина засмеялась. Она пошла по канату, радостно улыбаясь направо и налево.

Тогда включили черную лампу. Низким голосом женщина запела о любви. И голос покачивался, как пальма на сильном ветру.

Все это происходило на острове, под длинными теплыми тучами, когда крабы выходят на берег, а вдалеке кто-то плывет, откинувшись спиной на корму лодки.

Я бежал. На меня бросилась собака. Потом в меня стреляли. Потом снова бросилась собака. Потом снова стреляли. Я пробежал еще метров сто и упал. Тогда меня взяли и обменяли на трех диких. Один был совершенно красного цвета, другой — темно-зеленый, а третий... Третий был полосатый. Когда меня обменяли, я долго не мог смотреть людям в глаза, так мне было стыдно. Я лежал лицом вниз. Тогда пришла Она . Она обхватила меня за плечи и причитала:

— Ну, посмотри на меня, посмотри...

Я посмотрел. Она мне не показалась красивой. А потом... Потом ничего. Потом мы бежали с Ней вместе. На нас бросились собаки. В нас стреляли. Ее убили. А я убил одну собаку... Тогда мне ничего уже не оставалось делать. Я не знал, как жить. Я пошел к их дикому царю сказать, что сдаюсь и согласен ему служить.

— Ну, это, с одной стороны, так приятно, — отвечал царь, — а с другой... Уж, право, не знаю, как на это посмотрят... Я вас, конечно, возьму, но уж, простите, с испытательным сроком... Вы не обидитесь?

Мне только этого и надо было. Я схватил неожиданно (и для себя неожиданно!) большое дубовое кресло-трон — и убил их дикого царя. Тогда меня самого захотели убить. Накинули на шею веревку и зачем-то еще принесли нож. Но подумали и сказали:

— Ты убил нашего царя, и мы не знаем теперь, кому быть у нас царем, потому что некому. Так что будь нашим царем, а иначе придется тебе умереть. От веревки или от ножа.

Тогда я стал царем. Быть царем оказалось трудно, но приятно. Только я всегда вспоминал Ее , и как мы с Ней бежали, и никакая другая не могла мне Ее заменить.

Я решил заключить мир с одним из соседних царств.

— А чем мы скрепим наше мирное соглашение? — спросили меня.

И было решено, что я возьму в жены их царскую дочь, совсем еще юную и прекрасную.

Так требовал обычай, я согласился, но когда увидел невесту, вспомнил Ее , ту, с которой мы бежали от собак и под пулями: царская дочь была совсем на Нее не похожа. И я сказал:

— Нет. С этой я могу один только раз. Но чтобы она была моей женой — этого я не могу.

И с тех пор мы все время со всеми воюем.

— Ну, бац-срац, что будем делать с тобой? — спросил меня сержант милиции Пшеничкин, задумчиво поводя плечами.

— Хорошо бы отпустить, — произнес я, покоряясь судьбе.

— Чего захотел, бац-срац. Отпустить. Для этого, что ли, я тебя задерживал?

Я застенчиво улыбнулся:

— Нет, наверное.

— То-то и оно, бац-срац. Соображаешь.

В отделении пахло карболкой и мышами. На скамейке напротив щебетали о своем нехитром бизнесе молоденькие проститутки. За окном вовсю валил снег, а здесь было тихо, тепло, хотелось вздремнуть.

— Ну что, будешь говорить? — спросил меня сержант Пшеничкин и ударил кованым сапогом в пах.

— Только по голове не бейте, пожалуйста.

— Это почему?

— Не люблю.

— А-а... — протянул сержант.

— С детства не люблю, — продолжал я беседу. — Мозги начинают стучать друг о друга. Неприятно.

— Понятно, — сказал Пшеничкин, выкручивая мне большой палец на правой руке.

Распахнулась дверь, и в помещение стремительно влетел лейтенант Рябенький, деловито покачивая бедрами.

— Ну что, бац-срац, молчит?

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Придется применить крайние меры.

— Только по голове не бейте, — еще раз попросил я.

— Не любит, — сказал сержант. — С детства.

— А-а-а... — многозначительно протянул Рябенький.

Ночью привезли вдрызг пьяного мужика. Он оказывал сопротивление бывшим при исполнении, обещал какому-то Кирюхе прочистить мозги, нарушал права человека и грозно икал. Ему дали понюхать эфира с нашатырным спиртом, и он, блаженно улыбнувшись, стал задремывать, тем самым осуществив мою навязчивую мечту.