Июнь Ли - Добрее одиночества

– А хотите знать?

Нет, подумал он, хотя понимал, что это самообольщение. Настоящий вопрос в том, по плечу ли кому-нибудь такое знание.

– А вы? – спросил он.

– Хочу, – ответила она. – Я знаю, это делает меня дурой в глазах людей, но пусть я буду дурой, не страшно.

– Что для вас страшно?

– Не знать и мириться с незнанием.

После празднования первого октября жизнь пошла по-старому, почти нормально, хотя что это за нормальность, Можань уже было далеко не так ясно. Положение Шаоай, которая не принадлежала теперь ни к какому учебному заведению и ни к какой трудовой ячейке, внушало мало надежд. Ни Можань, ни Боян не смели спросить Шаоай, как она проводит дни. Вечерами ее можно было видеть в доме или во дворе, хмурую, погруженную в себя.

Дядя был не более молчалив, чем обычно, и не реже обычного улыбался своей фирменной улыбкой, Тетя была словоохотлива как всегда. Их стоические усилия не могли, однако, разогнать унылый туман, висевший перед их лицами. Они словно постарели и порой посреди общесоседского разговора делались рассеянны. Больше прежнего казалось, что они запуганы собственной дочерью.

Тяготы жизни, внушено было Можань воспитанием, подобны скверной погоде, которую терпишь, потому что она неизбежно когда-нибудь выдохнется, так же неизбежно, как исчерпывает себя полоса невезения. Надежда – солнце после бури, весенняя таль после жестокой зимы; богиня судьбы капризна и своенравна, но впечатлительна, она, как всякая молодая женщина, улыбается тем, кто не сдается.

В характере Можань было находить надежду для других до того, как она могла почувствовать ее в себе. Хранить молчание было первым шагом к капитуляции перед безнадежностью, и потому, вооруженная унаследованным чаянием добра, она, когда им с Шаоай случилось быть во дворе одним, извлекла на свет лежалый плод житейской мудрости. Дело было в субботу во второй половине дня, в школе был короткий день, и с полудня она не видела ни Бояна, ни Жуюй – куда-то пропали. У Жуюй, возможно, музыкальная репетиция, подумала Можань, а Боян, должно быть, играет с мальчиками в баскетбол или футбол.

– Не отчаивайся, сестра Шаоай, – сказала Можань. – Придут лучшие дни. Помнишь сказку, где у человека потерялась лошадь, а потом привела к нему еще одну лошадь?

– С каких это пор ты сделалась рупором мудрых и оптимистичных? – спросила Шаоай, взглянув на Можань искоса.

Можань покраснела.

– Я хочу, чтобы ты в твоем положении не чувствовала себя одинокой, – сказала она.

– Хочешь, чтобы я не чувствовала себя одинокой? Ты, я смотрю, вообще много чего хочешь для других.

Можань сконфуженно покачала головой. Слишком юная, чтобы знать, что подобное заботливое чувство, когда его проявляет мать, побуждает ребенка к бунту против нее, она была обескуражена недобрыми словами Шаоай.

– Смело с твоей стороны желать чего-то для меня, – сказала Шаоай. – И дам, пожалуй, тебе добрый совет, такой же, какой дала родителям: не трать свои чувства на недостойный объект.

Можань, запинаясь, заверила Шаоай, что восхищается ею, как всегда.

– Моя милая Можань, в данном случае я не о себе говорю. Моим родителям, конечно, уже следовало бы знать, что не надо расточать энергию на беспокойство обо мне, – сказала Шаоай. – А что касается тебя – тебе не кажется, что ты ведешь себя чуточку по-детски, когда ходишь хвостом за своими двумя друзьями и будто не замечаешь, что они предпочитают быть вдвоем?

Можань не сразу поняла, на что намекает старшая девушка, а когда до нее дошло, Шаоай уже вела свой велосипед, ввергнув Можань в бездну. Медленно Можань двинулась к дому, нащупывая в кармане ключ.

Не верить Шаоай причин не было. Можань пришло в голову, что ее, может быть, хотели предупредить и другие – ее родители, например, или бабушка Бояна. С детства Можань замечала в глазах старших некое одобрение, предвидение будущего для себя и Бояна. Она воздерживалась от того, чтобы назвать это будущее по имени, потому что он его не именовал. Верность этому будущему была всем, чем она располагала, однако верность будущему, в отличие от верности прошлому, чувство и слепое, и самонадеянное. Что возникает с ярлыком, имеет срок действия; впоследствии, пробуя дать определение тому, чего лишилась – брат? друг? детская любовь? – Можань поймет, что потеря, ограниченная для него, ибо он, должно быть, давно отделался от нее вместе с именем, для нее, напротив, – длящаяся и длящаяся пустота.

Можань залезла в постель прямо в школьной форме и пролила, закрывшись одеялом, тихие слезы. Маленькая перемена, произошедшая в последние дни, до того крохотная, что она не была уверена, реальность это или только ее воображение, пришла ей сейчас на ум, наделенная новым значением. Обычно Жуюй садилась на багажник того велосипеда, что был ближе, но однажды утром на прошлой неделе она обошла велосипед Можань и села к Бояну, и всегда с тех пор она выбирала его велосипед.

На следующий день Можань предложила Бояну, чтобы они собирались втроем для вечерних занятий у него, а не у Жуюй. Чтобы дать сестре Шаоай больше пространства, сказала Можань. После трудной ночи она решила, что ее дружба с ними какой была, такой и останется, но ей не хотелось, чтобы ее храбрость – или глупость – была видна Шаоай.

Боян с готовностью согласился. Ему тоже, должно быть, неуютно было теперь в обществе Шаоай; Можань пришло в голову, что Шаоай могла смутить его каким-нибудь замечанием о его отношениях с Жуюй. Никакой перемены в нем по отношению к себе Можань не замечала, Жуюй была холодновата, но не больше прежнего. Может быть, Шаоай сейчас в таком настроении, что ей хочется делать другим больно; может быть, она сказала Можань неправду. Эта мысль вернула Можань надежду и окрасила жалостью ее симпатию к Шаоай. Как все юные, Можань была слишком занята мысленно своими собственными видами на счастье, чтобы испытывать подлинную симпатию – не такую, какую люди поверхностно, из чувства долга проявляют к тем, кого постигла беда. Но многим ли, какого бы ни были они возраста, достает силы на подлинную симпатию – даже на то, чтобы ее принимать? В беде человек часто ищет подкрепления не у самых близких, а в полнейшем безразличии на лицах чужаков, которое отправляет твои горести туда, где им и место, делает их до смешного несущественными.

– Каждое поколение должно усвоить этот урок, – сказала мать Можань за ужином, когда разговор коснулся Шаоай. – Публичный протест в этой стране никогда ни к чему не приведет. К несчастью, некоторые платят дороже, чем другие. Ты уже не ребенок, так что думай головой.

Можань что-то промямлила в ответ. Соседи между собой положение Шаоай не обсуждали. За последние недели все прошли политическую «перепроверку», и только у Шаоай она дала плохой результат. Разговаривали с ней все по-прежнему уважительно и терпеливо, но за закрытыми дверями они, должно быть, критиковали Шаоай, как родители Можань.