Июнь Ли - Добрее одиночества

Ни от Жуюй, ни от Можань ничего не было. Сколько может стоить, подумал он однажды, нанять кого-то, чтобы их найти? Нет сомнений, что можно договориться с кем-нибудь недорогим в нью-йоркском или лос-анджелесском чайнатауне.

– О чем вы задумались? – спросила Сычжо, и Боян осознал, что он особенно тихий сегодня.

Они были около старой деревеньки, где среди высокой высохшей травы тянулись заброшенные рельсы. Декабрьское солнце опускалось за тополя, единичные неопавшие листья трепетали на ветру. Чуть раньше Сычжо сфотографировала половинку разорванного воздушного змея, застрявшую в ветвях; он даже пошутил насчет змея, благодаря которому они познакомились, но печали своей этим не развеял.

– Как быть хорошим, – ответил Боян.

– Вы хороший?

– Стараюсь быть.

Сычжо положила фотоаппарат в дерматиновый футляр, и Боян подал ей перчатки, которые держал, пока она манипулировала ручками и кнопками аппарата.

– То, что вы делаете для меня, – часть ваших стараний быть хорошим? – спросила она.

– Что я для вас делаю?

– Возите меня, носите мои перчатки, следите, чтобы никто меня не умыкнул…

– Хотите верьте, хотите нет, но для других я делаю гораздо больше, чем для вас.

– Если так, то вы уже, казалось бы, хороший человек?

Порой вопросы Сычжо звучали так, будто она с ним заигрывает. Он хотел, чтобы так оно и было.

– Боюсь, вам очень скучно здесь, – сказала Сычжо, не дождавшись от него ответа.

– Не столько скучно, сколько холодно, – ответил Боян. – Как насчет того, чтобы заехать перекусить? В десяти минутах отсюда есть одна закусочная, там сравнительно чисто.

– Откуда вы знаете?

– Я неплохо знаю этот район, – сказал Боян, но не стал добавлять, что помогал одному своему партнеру готовить сделку, которая превратила бы землю по соседству с деревней в место отдыха с виноградарским хозяйством: виноделие было одним из новейших трендов. В последнюю минуту сделка сорвалась – и хорошо, что сорвалась. Бояну было бы жаль, если бы город еще один унылый участок уступил процветанию.

– Вы все места знаете, куда меня возите?

– Более или менее, – ответил Боян. – Я вообще стараюсь знать, что делаю.

– И что вы делаете сейчас?

– Получаю удовольствие от прогулки с вами.

– Но почему, если тут так холодно и скучно? Вам легко было бы найти способ веселее провести свободные часы.

– Если вы имеете в виду убить время – то да, у меня есть другие способы, но сегодняшнее я бы зря потраченным временем не назвал, – сказал Боян и открыл перед Сычжо дверь машины.

Пока он запускал двигатель, она сняла перчатки и поднесла руки к обогревателю.

– Не надо так делать, – сказал он. – Будет ознобление кожи.

Она странно посмотрела на него и, не говоря ни слова, опять надела перчатки.

– Что с вами? Я что-то не так сказал?

– Ни у кого сейчас не бывает ознобления кожи.

Боян задумался, так ли это. Он вспомнил зимы в начальной школе, когда у всех мальчиков были распухшие красные пальцы, и у иных девочек тоже, но у Можань – никогда. Всякий раз, как они входили в комнату, она напоминала Бояну, что не надо сразу идти к батарее, сначала нужно потереть руки как следует. Для любой проблемы у нее было решение, подумал Боян; всегда на месте, всегда, и считала до ста, прежде чем пустить его к батарее. Велика ли отрада, исходящая от хорошего человека вроде нее? Не так велика, как она думала, увы.

– Вы чем-то раздражены, – сказала Сычжо.

– Почему у детей сейчас не бывает ознобления? – спросил он.

– А зачем? В мире все довольно плохо и без ознобления.

Боян посмотрел на Сычжо, которая не смотрела ни на что, кроме кончиков своих пальцев в перчатках. Чем, подумалось ему, вызвано ее теперешнее настроение?

– В мире было бы хорошо, если бы нам не о чем было тревожиться, кроме озноблений, – сказал он.

– Тогда вы, должно быть, чувствуете себя хорошим человеком.

– Почему?

– Потому что ваша единственная забота сегодня по моему поводу – это чтобы у меня не было ознобления.

– Откуда вы знаете, что единственная?

– Зачем мне хотеть это знать?

– Естественно для человека хотеть знать, что на уме у другого человека, – сказал Боян. – По крайней мере когда они находятся рядом.

– Естественно? – Сычжо показала на огромную ворону – она расправила крылья и запрыгала на другую сторону дороги, предпочитая посторониться, а не улететь. – Вот прекрасный пример того, что в этом городе нет ничего естественного.

– Откуда у вас такое неприятие?

– Разве птица не должна улетать, когда едет машина? – спросила Сычжо. Где-то она прочла, сказала она, что единственная эмоция, какую испытывают птицы, это страх.

– Может быть, вороны привыкли к машинам.

– То есть они больше не могут почувствовать страх? Ворон лишили их единственной эмоции?

Боян повернул на узкую боковую дорогу. Что-то, он чувствовал, пошло не так. Он мысленно вернулся к прогулке – Сычжо, фотографируя змея, выглядела спокойной и заинтересованной; когда они встретились днем, в ней не ощущалось никакой апатии. Почему его слова об озноблении не были восприняты как безобидное проявление внимания?

– Мне чудится, что вы не только птиц имеете в виду, но и что-то еще, – сказал он.

– Всегда есть что-то еще, разве нет?

Что он думал о ней (он даже начинать не хотел в этом разбираться) и что она думала о нем (у него не было никакой возможности это узнать) – эти вопросы сопутствовали им на прогулках; но они никогда не останавливались, чтобы бросить прямой взгляд на безмолвных сопровождающих.

– И что это за что-то в данном случае? – спросил Боян.

Сычжо смотрела вперед – машина приближалась к концу узкой дороги, где ее перегораживала металлическая цепь. По ту сторону цепи была открытая площадка. Боян просигналил, и кто-то выглянул в окно одноэтажного строения, а затем отпер дверь. Это был старый мужчина, чье лицо, пока он шел через площадку и когда говорил им, что закрыто, ничего не выражало.

– Как закрыто? – удивился Боян. – И пяти еще нет.

– Закрыто, – повторил старик и перевернул висевший на цепи картонный прямоугольник, чтобы они увидели надпись. Продано, гласила она.

Боян наклонился с извинением перед Сычжо – она села прямее, чтобы он мог порыться в бардачке. В конце концов он нашел нужную полупустую пачку сигарет – у него лежало там три пачки разных сортов, из которых он брал в зависимости от того, с кем имел дело.

– Кому продано, папаша? – спросил он, протягивая старику сигарету.

Тот понюхал ее – она была самого дешевого сорта из трех – и кивнул сам себе.

– «Городскому океану», – сказал он.

«Городскому океану», повторил Боян мысленно.

– Случайно не «Столичному океану»? – спросил он.