Июнь Ли - Добрее одиночества

Способен ли он – способен ли кто-нибудь – любить, как юноша, которого уже нет?

– У вас на лице сомнение. И правильно. Вы не чувствуете, что вам это по плечу, да и нечестно, пожалуй, даже просить вас пытаться, потому что вы все время подозревали бы, что я сравниваю вас с ним – или что я вас использую. Иногда мне приходило в голову, что лучше было бы найти другого парня вроде него, ничего не имеющего, и мы бы поддерживали друг друга в нашей борьбе. Вы смеетесь, и правильно делаете: звучит благородно, но далеко мы бы не продвинулись. Да, я знаю, но не поэтому я не встречаюсь ни с кем вроде него… – Сычжо смотрела Бояну в глаза, слезы, которые она до этого сдерживала, теперь текли беспрепятственно, – …а вот почему: если бы я смогла устроить жизнь с кем-то вроде него, то почему не с ним?

Сычжо резко встала и сказала, что сейчас вернется. На мгновение Боян забеспокоился, что она уйдет одна, – он легко мог представить себе, как она выскальзывает из ресторана, идет к ближайшей автобусной остановке, спрашивает у прохожего про расписание, играет в прятки, когда он отправляется ее искать. Но поддаться панике значило бы утратить контроль над ситуацией. Чтобы отвлечься, он вынул телефон и стал смотреть, не было ли чего-нибудь за последние несколько часов.

Его ждало электронное письмо от Жуюй – оно пришло на его основной адрес, и только потом он сообразил, что найти, куда написать, ей было нетрудно. Он зарегистрировался, указав этот адрес, в нескольких социальных сетях, и у него был связанный с почтой микроблог.

Письмо было коротким: Жуюй сообщила адрес отеля и номер телефона и написала, что хотела бы встретиться. Ни слова о том, как долго она пробудет и когда ей было бы удобно.

У Бояна вспотели ладони. Разумнее всего позвонить сейчас, хотя Сычжо может вернуться в любую секунду. Он обернулся и жестом подозвал официантку.

– Вам в контейнеры, возьмете с собой? – спросила она, глядя на нетронутую еду.

– Нет, просто счет.

Официантка окинула его взглядом, говорившим: я так и знала. Идя к стойке, она с нескрываемым интересом посмотрела на Сычжо, которая вышла из дамской комнаты со слегка распухшими глазами. Повидав множество посетителей, подумал Боян, официантка должна была найти способ зарабатывать мысленно очки, показывающие ее превосходство над ними, моральное или какое еще; но не занимаемся ли мы все чем-то подобным?

– Я попросил счет – вы не против? – промолвил он, когда Сычжо села.

Она покачала головой и сказала, что готова уйти.

Обратно он ехал быстрее обычного, сигналя неторопливым водителям и отпуская неслышные ругательства в адрес грузовиков. Он знал, что Сычжо смотрит на него критически, и в голове мелькал вопрос, не поймет ли она его поведение превратно, – хотя какое это имело значение сейчас? На подъезде к городу транспорт пополз с черепашьей скоростью, и Боян невольно то и дело наваливался грудью на руль и присоединялся к хору гудков. Когда это произошло в четвертый раз, Сычжо посмотрела на него прохладным взглядом и спросила:

– Вам кажется, это что-нибудь изменит?

– Я так делаю не для того, чтобы изменить что-нибудь.

– Жалоба?

– Протест.

– Какая между ними разница?

– Протестуя, чувствуешь себя более достойным человеком, – сказал он. – Хотя, по мне, большой разницы нет.

– Вы часто протестуете?

– Нет, – ответил он. – Редко вижу смысл.

– А какой смысл сегодня?

Он повернулся к ней.

– Что вы имеете в виду?

– Похоже, что-то из нашего разговора настроило вас на протест. Что именно? Я перешла границу и поделилась слишком многим? Разочаровала вас, потому что перестала играть в вашу игру?

Он вздохнул.

– Я ни во что с вами не играю.

– Откуда мне знать?

Откуда человеку знать что-либо про другого человека? Грифельная доска внутри нас, которая и вначале не так велика, как нам хотелось бы, уменьшается с обретением того, что мы называем опытом. Все, что мы на нее наносим, должно по идее поддаваться стиранию, одна страсть уступать место другой, одни отношения заменяться другими, такими же неустойчивыми. Снова и снова мы лжем себе, говоря, что начинаем с чистой доски, но, как бы прилежно мы ни орудовали губкой, остаются разводы: страхи, недоверие, необходимость без конца ставить под вопрос мотивы, которыми руководствуются другие.

Позже, сидя в вестибюле отеля, Боян пытался думать о Сычжо; мысли о состоянии отношений с ней в ближайшее время – на следующий день, на следующей неделе – давали ему, пока он ждал Жуюй, точку опоры. Сычжо, когда он высаживал ее, была молчалива; он пообещал вскоре позвонить. Надо будет что-то ей сказать при следующей встрече – но что? Она поставила ему ультиматум; раскрыв перед ним свое прошлое, потребовала от него некой честности, какую он не находил в себе.

Он посмотрел на часы – десять минут восьмого, такая задержка еще не означает опоздания, но что если Жуюй передумала и вовсе не появится? Он достал платок и вытер лоб. Мелькнула мысль, не подойти ли к администратору, не заявить ли о себе, но это значило бы выказать нетерпение и, хуже, проявить неверие во встречу. Он клал ногу на ногу, снимал, клал снова. Это, говорил он себе, не первое свидание, не какое-нибудь там недозволенное рандеву.

Дверь лифта открылась и выпустила, наряду с другими постояльцами, Жуюй. Он узнал ее сразу. Фигура уже не девическая, но по-прежнему стройная; лицо спокойное, чуть ли не умиротворенное. Он пожелал, вопреки логике, чтобы она была вместе с кем-то из постояльцев и ушла с ним, но все быстро двинулись в разные стороны, оставив ее одну; она встретилась с Бояном глазами, но не приближалась. Он встал и сделал несколько шагов вперед. Не находя ни уместного жеста, ни верных слов для приветствия, он вновь почувствовал себя застигнутым врасплох, не готовым.

– Ну вот, – сказал он наконец.

Жуюй рассматривала его без всякой уклончивости.

– Наверное, ты знаешь какое-нибудь тихое место недалеко, где можно посидеть и поговорить?

Конечно, сказал он и добавил, что забронировал отдельный кабинет в ресторане поблизости.

– Он в сычуаньском стиле. Не знаю, ешь ли ты острую пищу, но там и неострые блюда есть неплохие. Только перейти через улицу, и там вполне чисто. Но если ты предпочитаешь что-то другое, можно найти еще какое-нибудь место.

Она сказала, что звучит заманчиво, и он повел ее. Оба молчали, пока их не провели в забронированную комнату со стеклянной дверью, на которой красовалась надпись «Рейтер» и которая была полупрозрачным зеркалом, позволяющим тем, кто сидит внутри, видеть общий зал ресторана, а самим оставаться невидимыми. Жуюй указала ему на все это и спросила, не собираются ли тут иностранные корреспонденты; он ответил: нет, вряд ли, это просто такое название. В ресторане имелись и другие подобные комнаты: «Си-эн-эн», «Би-би-си», «Франс Пресс». А «Синьхуа»? – спросила она, и он сказал: нет, никто не хочет есть в комнате, названной в честь агентства новостей, которому нельзя доверять. Жуюй заметила, что не считает иностранные агентства более достойными доверия.