Июнь Ли - Добрее одиночества

– Ты приехала из-за смерти сестры Шаоай?

На мгновение взгляд Жуюй сделался странно рассредоточенным.

– Нет, – сказала она. – Тогда я приехала бы раньше, к погребению.

– Урна с ее прахом еще не похоронена.

– Почему?

– Не знаю. Видимо, Тетя еще не готова.

– Как она?

– Могу свозить тебя к ней сегодня, – сказал он. – Или завтра. Или когда угодно.

– Я думаю, нам пора уже заказать, – сказала Жуюй и, наклонившись, постучала по стеклу.

Официантка тут же вошла. Жуюй, не спрашивая Бояна ни о чем, заказала еду на двоих.

– Почему ты поменяла тему? – спросил Боян, глядя, как за официанткой закрывается дверь. – Не захотела слушать, как Тетя мучилась все эти годы?

– Я не видела в этом мире никого, кто не мучился бы, – сказала Жуюй.

– Не слишком сердечные слова, – заметил Боян.

– Но верные. Ты подразумеваешь, что я ответственна за Тетины мучения и мне должно быть совестно. Но дело в том, что, если бы не эти мучения, были бы другие. Если бы Шаоай не заболела, Тете все равно было бы плохо из-за нее.

– Шаоай не заболела. Ее отравили.

Жуюй молчала с застывшим лицом – такое лицо было Бояну лучше знакомо.

– Что? Тебе не нравится, что я напомнил про этот факт?

Жуюй обратила взгляд на Бояна, и впервые ее облик выразил смущение.

– Каких слов ты от меня ждешь?

– Это ты отравила Шаоай?

– Это все, что ты хочешь знать?

– Я бы сказал – это все хотели знать, – промолвил Боян. – Я хотел знать постоянно и теперь хочу.

– Кто – все?

– Я, мои родители, Тетя, Дядя, соседи.

– И Можань?

Боян уже некоторое время задавался вопросом, когда и как это произойдет, – сам он упомянуть Можань не отваживался.

– Думаю, она тоже хотела бы знать, – сказал он.

– Как она сейчас? Где она?

– Не знаю.

– Ты не поддерживаешь с ней связь?

– Ровно такую же, как с тобой, но от нее ни разу ничего не было.

– Тебе не любопытно, как она? А ее родители живы?

– Да, но я никогда их про нее не спрашивал. Не один год прошел с нашего с ними последнего разговора.

– Почему так?

– Она имеет право держаться в стороне.

Жуюй улыбнулась.

– Печально для нее.

– Почему?

– Если бы она значила для тебя больше, ты бы ее нашел, – сказала Жуюй. – Мы не в таком мире живем, где человек может вечно прятаться.

– Возможно, у меня есть причины не искать ее.

– Потому-то мне за нее и печально.

– Почему?

– Ведь она была по уши в тебя влюблена, разве не так?

– Подростковая влюбленность – дело обычное. Но это не причина, чтобы я оставался в ее мире, – сказал Боян.

– Помню, Шаоай однажды сказала, что Можань еще дитя, – промолвила Жуюй, и ее лицо затуманилось. – Бедное дитя.

– Что ты имеешь в виду?

– Она и правда была дитя, когда мы с ней общались, ты согласен? – сказала Жуюй. – Я постоянно чувствую себя виноватой из-за всего, что с ней произошло.

– Только перед ней? – спросил Боян, вдруг разгневавшись. – А я разве не был дитя? Ради всего святого, Шаоай было только двадцать два. Разве она еще не была дитя в каком-то смысле?

Жуюй смотрела на Бояна так, будто его злость ее позабавила.

– Ну ты-то не делай вид, что твоя жизнь погублена. Мне кажется, ты не так уж пострадал – я права?

Ему хотелось возразить. Хотелось сказать о годах, прожитых в заботах о Шаоай, о том, как ей у него на глазах становилось все хуже, как он скрывал ее от жены и друзей, как разделил свою жизнь на две части, ни одна из которых не была вполне реальна. Но, что бы он ни сказал, это лишь позабавило бы Жуюй еще больше.

– Ведь это ты отравила Шаоай, не так ли? – спросил он. У него было только это оружие.

– Я не намеревалась ее убить, – сказала Жуюй. – И недо убить ее, чтобы она осталась как обуза для тебя и других, я не намеревалась тоже. Впрочем, верно ли то, что я сейчас произнесла? Пожалуй, нет, не вполне верно ни первое, ни второе. Я даже не знала, хочется ли мне, чтобы она выпила эту отраву. Она выпила до того, как я приняла решение.

– Не понимаю.

– Если в комнате, которую она делит с другим человеком, стоит чашка с апельсиновым соком, она полагает, что имеет на эту чашку право. Почему она меня не спросила, хочу ли я? Она все считала своим.

– Значит, ты танг использовала, – сказал он. – У меня была такая мысль.

Дверь открылась толчком, и официантка вкатила на тележке их ужин. Боян оглядел тарелки; второй раз за день, подумалось ему, он заплатит за еду, но не притронется к ней. Жуюй жестом пригласила его к трапезе, но он покачал головой.

– Сюда я яд не клала, – сказала она с улыбкой.

Бояна потянуло ударить ее, заставить раскаяться – нет, больше: заставить плакать, сделать ей больно, нанести незаживающую рану.

– Ну же, вперед, – промолвила Жуюй, спокойно наблюдая за ним. – Если тебе от этого полегчает – давай.

– Что давай?

– У тебя такое лицо, словно хочешь меня стукнуть.

У Бояна защемило в груди. Где бы они ни встречались в жизни – это все та же несокрушимая Жуюй. Не была ли его школьная любовь к ней желанием ослабить ее, сделать так, чтобы она нуждалась в нем? Его теперешнее желание причинить ей боль – это что, единственный доступный ему способ любить ее?

– Я не бью женщин, – проговорил он.

– А может быть, убить меня хочешь, – сказала Жуюй. – Что ж, это тоже можно понять.

– С чего бы мне хотеть твоей смерти?

– Это способ меня сломать, – сказала она. – Способов не так много. Будь я по-настоящему убийцей – нет, я не оправдываю себя никоим образом, но говорю абсолютно честно: с Шаоай это отчасти была случайность из-за моей нерешительности, – будь я по-настоящему убийцей, я бы выискала кого-нибудь вроде меня. Шаоай была не тот человек. Да, я презирала ее, и мне было ее жалко, но ты должен понимать: ни то, ни другое – еще не причина, чтобы убить человека.

– Ты хочешь сказать, что замышляла самоубийство? Ты использовала это тогда как отмазку.

– Можешь назвать это ложью. Я никогда не была склонна к самоубийству. Это либо есть в тебе, либо нет, – сказала Жуюй. – Во мне нет. Я одно хочу сказать: я действовала бы куда жестче, если бы нашла кого-нибудь вроде меня.

– Ты нашла хоть раз такого человека?

– Люди, как правило, добрее, чем я, – сказала Жуюй.

– Тебя никогда совесть не мучила?

– Из-за чего?

– Из-за Шаоай, – ответил Боян.

И из-за Можань, и из-за него самого, из-за всех, по кому это ударило.

– Я хотела одного: чтобы ко мне не лезли. Если я приготовила ядовитое питье и оставила на своем письменном столе – не лезьте, это мое дело, – сказала Жуюй. – Шаоай, как и очень многие, не умела не лезть в чужие дела, и в этом была ее проблема.

– Да, она могла быть бесцеремонной. Могла вести себя не по-дружески. Но разве этого достаточно, чтобы претерпеть такие страдания?