Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Ах, любовь моя, чего только не приходится делать, чтобы поддерживать свое положение в обществе! Иногда я думаю: это не жизнь, столько обязательств, столько светской суеты. Поверь, я делаю это ради тебя.

Федерико сморщил губы в легкой улыбке. Он верил.

— Что за безвкусная свадебка! — проговорила сквозь зубы Шарлотта Гарсиа, помахивая рукой хозяевам, когда «меркурий» тронулся и помчался с Монте-Либано к Пасео-де-ла-Реформа. Сидевшая рядом с ней Пимпинела улыбалась, снимая длинные черные перчатки. Шарлотта резким движением сняла розовую шляпку с перьями и бросила ее на сиденье возле Пимпинелы.

— Никогда не пойму, дорогая, к чему все это расточительство: шампанское, индейки, канапе, скрипичные оркестры, шелковые шлейфы, а потом все разъезжаются, ворча и злословя.

Проспект змеящейся лентой спускался под гору, освещенный косыми лучами солнца, между ясенями, витринами и рустованными фасадами.

— Когда на такие действа попадает заведомая парвеню, вроде меня, это еще понятно, но тебе-то это к чему, Пимпинела! Как ты можешь переносить этот smugness [78], это пошлое самодовольство толпы нуворишей! Они щеголяют в обновке своей буржуазности с таким видом, как будто были капиталистами с сотворения мира. Какой ужас!

Пимпинела не изменила чарующей улыбки, которой лучилось ее золотистое лицо.

— Моя милая бабушка говорила, что порфирианская аристократия с таким же ужасом смотрела на вильистов и сапатистов, вступавших в Мехико, с каким она и дамы ее круга в прошлом веке смотрели на Диаса и его приспешников. В те времена порядочные люди были лердисты. Хотя и они разбогатели на имуществе клира.

— Это просто божественно! Надо сохранять верность своим предрассудкам, — заметила Шарлотта с хриплым смехом. На ее лице, сохранявшем благодаря кремам, массажам, а главное усилиям воли тот лоск, который скрывает возраст, мелькали зеленоватые отсветы Чапультепекского парка.

— Призадумайся, кто придет на смену аристократам революции и на кого они, в свою очередь, будут смотреть с ужасом? Тут ничего не поделаешь. Наша милая Мексика всегда остается Мексикой. А пока что надо существовать. Когда я вижу, как тетя Лоренса тоскует о прошлом и все еще верит, что дон Порфирио воскреснет и разгонит плеткой всю эту шваль… А между тем все могли бы, как я, использовать потребность новых воротил в престиже, в аристократическом лоске. В современном мире надо быть хоть чуточку практичным, ты не находишь?

— Ах, Пимпи, ты очень умная, а каково мне, ведь я вижу только эстетическую сторону вещей. Как по-твоему, я могу себя чувствовать среди плачущих от умиления родителей и сопливых девчонок в тюлевых платьях? Если бы мы могли жить в Нью-Йорке или Париже, в центре мира, где люди говорят и одеваются, как ты, скажи на милость, что нам было бы делать в Мехико?

— Это мазохизм, дорогая, — сказала Пимпинела, расширив янтарные глаза и понизив голос, — и не надо забывать приятную аксиому: в стране слепых…

— Ты невыносима! — простонала Шарлотта и взбила себе волосы. — Между прочим, ты обратила внимание на портного, который смотрел на свадьбу из кухни и расхваливал слугам свое творение?

— Я видела нечто более впечатляющее: Норму Ларрагоити, в первый раз выглядевшую старой.

— Ну, с таким мужем, как у нее… Представляешь, как она боится, что он сделает ей ребенка, который пойдет в него…

Машина остановилась перед баром на улице Ливерпуль. Пользуясь воскресным вечером, служанки с накрашенными ртами, похожими на крупные влажные вишни, в ситцевых или черных плисовых платьях и лаковых лодочках прогуливались под руку с капралами, и их накидки цеплялись за военные пуговицы. Некоторые сосали лимонные леденцы на палочках, другие напевали песенки. Там и тут мелькали широкие юбки кричащих цветов, густо напомаженные перманенты, лотки мороженщиков и гирлянды воздушных шаров.

— Хватит с нас зооциальных зрелищ, — вздохнула Шарлотта, вылезая из машины.

— А ты уверена, что Сильвия здесь?

— Она бывает здесь каждое воскресенье. L’amour, tu sais [79].

Квартет гитаристов вздыхал возле стола, во главе которого сидела Сильвия Регулес в норковом палантине, державшемся на одном плече, не сводя глаз с одного из исполнителей, курчавого и смуглого парня.

— Как это old-fashioned [80]? — крикнул Бобо метродотелю. — Вы будете говорить мне, нибелунгу, что такое old-fashioned? Место действия: Нассау. Время: тысяча девятьсот сорок второй. Когда его мучили кошмары, герцог Виндзорский просил играть ему мои old-fashioneds, пока его морганатическая супруга снималась для «Vogue» [81].

Сильвия расцеловалась с Шарлоттой и Пимпинелой.

— Его высочество — представила она принца, и Шарлотта сделала неловкий реверанс. — Остальных вы знаете: графиня Аспакукколи, Кукис, Бобо…

ах, любовь моя, ты уж не любишь, ах, любовь моя

Кукис настойчиво пыталась просунуть руку между туловищем и рукой принца, а он — устрашающая челюсть и благоухание нарда — с такой же настойчивостью отводил ее. Пимпинела села рядом с Сильвией, а Шарлотта напротив принца:

— Я познакомилась с вашими августейшими родителями chez la comtesse de Noailles [82].

— Вы напоминаете мне о плачевных событиях тысяча девятьсот восемнадцатого, — вздохнул, выдвинув свою дикую челюсть, королевский отпрыск.

— Сегодня в семь у меня коктейль в честь Мэриленд Эйнсворт, «Soapy» [83]Эйнсворт — вы с ней знакомы? а также в честь ее лошади, если она выиграет скачки на приз Жокей-клуба, и я почла бы за честь, если бы Вы…

— Ныне наша отчизна во власти красной тирании…

— Помнишь, Пинки, последние балы, когда мы с тобой тайком следили за гостями с балкона для музыкантов?.. — сказала приглушенным голосом графиня Аспакукколи.

— Liebe Zagreb [84].

Графиня быстро проглотила содержимое своего бокала.

— Пинки, Пинки, все кончено, капут, здесь царство лавочников и торгашей, oh damn! [85]Я сейчас заплачу. Даже этот край — по праву родства в третьем колене — мог быть твоим.

Сербский принц встал и, подняв свой бокал, проговорил:

— Vive l’empereur! [86]

— Это мы его убили! — воскликнула Шарлотта. — Так вот, теперь, чтобы загладить нашу вину, я посвящаю также и вам коктейль в честь Soapy Эйнсворт и Теннесси Ровер Боя.

— Кто это Теннесси Ровер Бой? — подняла брови графиня.

— Лошадь Soapy… Будем надеяться, она уже победила на скачках.

— Мы не знаем родословной вашего Ровер Боя, дорогая Шарлотта, но странно, что вы ставите его на одну доску с потомками Рейфершейдт-Орсини, правителей Аквисгранума с тысяча сто сорок седьмого года состоящими в родстве с самыми старинными семьями Священной Римской империи.

— Вам угодно знать мою родословную, сеньора? Почитайте Берналя Диаса — вы найдете там имя моего прапрадеда, он был маркиз де Агуасфлоридас и родственник Моктесумы, а ваши предки в те времена сажали свеклу на берегах Дуная…